Николай Романов - После отбоя

— А вы сами как думаете? — растерянно спросил Точкин.

— Я на стороне шефов: ваша работа на стройке поможет воспитанию молодых солдат, послужит дальнейшему укреплению наших связей с армией, Кажется, просто, но по-государственному мудро.

— Надо сегодня решать?

Таранов пожал плечами…

Мара привыкла: Сибиркин появлялся ровно в двенадцать дня. Они бродили по городу, неторопливо обедали и вновь бродили. Но ее огорчая мученический распорядок выходных дней Яши: несколько часов сна в ночь с пятницы на субботу в вагоне, устройство в гостинице, короткий отдых. Потом обратный путь и прямо с поезда на работу. Яша уверял, что все шло идеально: он уже знал кассиров на вокзале, заказывал билеты в плацкартный вагон, здесь администратор гостиницы чуть ли не его друг, держит для него место, а то и отдельный номер.

Но Мара видела, что парень с каждым месяцем худел, глаза усталые, запавшие, черты лица заострились. Прежними оставались лишь счастливая улыбка и приподнятое настроение. Яша не только обстоятельно рассказывал обо всем, что делалось в Алюминстрое, но непременно привозил какую-нибудь потешную дорожную историю или смешные происшествия за неделю в общежитиях, бригадах. Только о кровельщиках ни разу не заикнулся. Кроме того, эти поездки стоят денег, а он хочет казаться миллионером: ведет обедать непременно в ресторан. Повел бы и ужинать, как делал вначале, если бы можно было спокойно говорить при грохоте джаза, не дышать густыми винными парами и табачным дымом. Почему ни в одной даже заурядной столовой не курят, а здешние рестораны превратились в курительные комнаты и питейные заведения? «Когда, наконец, окультурят все эти столь нужные учреждения, все до единого, а которые не способны окультуриться — снять с них роскошные вывески!» — Эти слова вырвались у Яши, когда им демонстративно не подавали ужин, потому что в их заказе не было водки.

Но пожалуй, Мару не так смущали, трудные поездки и большие расходы, как цель этих поездок, которые вольно или невольно она сама узаконила. А что за ними?.. Яша тактичен, он не сделал ни одного намека на интимность их встреч, только дружеское участие, только полнокровная информация о том, что происходит в стройуправлениях, бригадах, в комсомольских организациях, в управлении треста, даже в главке, разумеется, в тех пределах, которые доходили до него. Яша чувствовал: для нее, Мары, это нужно, как воздух, как весенняя синь неба, как солнечный свет, и, возможно, даже догадывался, как она сама себя истязала. Чем дальше отступал день ее отъезда из Красноенисейска, тем безотраднее становилось ее существование. Ведь никто, кроме мамы, не догадывался об истинной причине ее бегства. Что же подумают остальные? «Взбалмошная девчонка, каких еще немало на свете: взбрела какая-то чушь в голову, взмахнула хвостом и улетела. А ведь мы доверяли ей, избрали своим вожаком, шли за ее призывами на штурм пускового, тянулись к ней, подражали ей». И не только комсомольцы, уважали ее и старшие — бригадиры, Леша Иванчишин, Таранов, даже сам Скирдов. «Наверно, есть во мне что-то доброе, заразительное, притягательное», — робко подумала Мара.

Было. А сейчас? Отчаянный бросок в неизвестное, в безмолвие, в тишину, лишь бы смешаться с тенями чужих людей, чужого города, чужого предприятия, лишь бы не видеть тех, кто был с ней рядом. Думала той же чужой тенью отгородиться и от Бори. Какое заблуждение… Теперь и последняя отдушина вот-вот захлопнется. Рано или поздно Яшу захлестнет половодье других чувств, на которые Мара не может ответить взаимностью.

Она взглянула на часы — половина первого. Вот и ответ на ее вопрос: Яша не приехал.

Острая боль зажала сердце, затруднила дыхание, тяжелые мысли давили на виски и теперь уже не оставят ее ни днем, ни ночью — порвалась последняя ниточка связи с людьми, которым она всем обязана, которые дали ей путевку в жизнь. Она действительно только сейчас по-настоящему почувствовала, насколько прочно вросла в окружение своих друзей, соратников, добрых советчиков, даже противников, привыкла делить с ними радости и печали, привыкла к их шуму, смеху, песням. А здесь? Здесь она неполноценный, даже лишний человек, все, как шло без нее, так идет и при ней. Ее похвалили за трудолюбие, а она может делать лучше, ее, как первоклассницу, допрашивают, читает ли она газеты, обратила ли внимание на обращение ЦК комсомола, а она помнит его назубок. И девчата хоть и не сторонятся ее, но и не дружат с ней, может, потому, что она сама не объяснила причину появления в их общежитии, а девчата не любят скрытных. Днем, на работе, время идет быстрее, а по вечерам хоть вешайся.

Было уже около часа дня. Мара ни разу не заходила в гостиницу к Сибиркину, да он и не приглашал, но сейчас решила убедиться, зайти к администратору… Она нашла Яшу спящим на раскладушке в коридоре. Лицо худое, усталое, но улыбающееся, и Маре вдруг почудилось, что она в бытовке кровельщиков, смотрит на детски-счастливую улыбку Бори, ощущает на своем плече его голову и обжигающий ток его пышных волос, касающихся ее щеки. Она поспешно вышла на улицу, чтобы избавиться от этого наваждения. Может быть, порвать разом с Яшей, благо есть зацепка — не явился в назначенное время. Но ведь он все равно будет разыскивать ее, как это делал в первый приезд, непременно найдет, молчаливо будет просить объяснения случившемуся. Ох, как все это тягостно! Боря для нее беспросветное, но счастливое горе. Да, несмотря ни на что, она мысленно всегда будет рядом с ним, будет вспоминать их «пир» в рабочей бытовке, будет вспоминать его слова: «Марианночка, я скоро вернусь, перехвачу попутную автомашину и доставлю тебя домой».

И почему они с Яшей, перебирая в разговоре всех знакомых, ни разу не упомянули имя Бори? Яша по понятным мотивам, он, вероятно, все-таки догадывается о причине ее бегства, старается не бередить ее раны. А она сама почему молчит? Дает понять, что это уже прошлое, забытое? Нет-нет, прошлое, но не забытое. Она дождется Сибиркина и весь день будет расспрашивать его о Точкине. Пусть Яша знает о ее состоянии, о ее чувствах и пусть решает сам, рвать ли последнюю ниточку связи с прошлым и настоящим. «Я не виновата, Яша, я больна неизлечимым, но счастливым недугом, — мысленно доказывала сама себе Мара. — Меня замучили тягостные размышления, но я все равно от них никуда не уйду, они мои вечные спутники, мое горе и моя радость, источники моих раздумий о прожитом. Мне хочется брать из прошлого только светлое, радужное, но радужное вспыхивает лишь мгновениями: встреча с Борей на крыше пускового корпуса, сказочный «пир» в рабочей бытовке, новогодний вечер, теплое рукопожатие, случайные встречи в переполненном троллейбусе, когда Боря оберегал меня от толчков. А между этими вспышками — сплошной туман, распутица, прошлое без будущего. Страшно. Наверное, этот страх усиливается еще и тем, что у меня бездна свободного времени и я пока не знаю, как им распорядиться. Надо пойти к секретарю комитета комсомола, выпросить какой-нибудь сложный участок общественной работы, поступить в вечерний университет марксизма-ленинизма, как сделали Боря, Гена, Яша. Впрочем, Яша, наверно, запустил и учебу с этими поездками…»