Николай Романов - После отбоя

Против этого стиля работы Магидова открыто бунтовал бывший начальник девятого управления Иванчишин, стиль работы главного инженера украшал цветистыми гирляндами юмора другой начальник строительного управления Юрий Носов, жаловались на грубость Магидова начальники участков, бригадиры. «А что делали вы, товарищ управляющий? — угрюмо спрашивал сам себя Скирдов. — Придерживали, выравнивали, приглаживали, а нужна была хирургическая операция, пусть даже болезненная не только для Магидова, но и для Скирдова, Таранова. И сейчас еще никак не могут провести ее: Магидов не явился на заседание парткома, сославшись на болезнь».

Да если бы только одна эта операция! А освобождение треста от бездарных ставленников Магидова, наведение порядка в аппарате управления треста; люди задерганы скоропалительными решениями, непрестанными вводными, штурмовщиной, они превратились в слепых исполнителей, толкачей, чиновников на побегушках. Какой дорогой ценой обернулось все это для треста Алюминстрой! А генеральный заказчик — директор завода — до сих пор не может освоить сданный наспех в прошлом году электролизный корпус. Государству нанесен крупный ущерб, обескуражены рабочие…

Вошла секретарша, доложила, что старший бухгалтер треста просит разрешения обратиться по личному вопросу.

— Просите, — сказал Скирдов, поднялся навстречу вошедшему, протянул руку: — Здравствуйте, Исидор Петрович!

— Я на две минуты, — предупредил старший бухгалтер.

— Засекаю время, — улыбаясь, сказал Скирдов, даже посмотрел на часы. — И садитесь, пожалуйста, эти секунды не будут учитываться.

— Семен Иулианович, мне безапелляционно предложили: «Пора на пенсию, будешь подсчитывать очки при игре в карты или в «козла» на скамейках уличных бульваров».

— Кто?

— Магидов Андрей Ефимович.

— Когда?

— Сразу после того актива, на котором я по поручению парткома докладывал о разбазаривании служебного времени. Хочу услышать ваше решение.

Скирдов ждал, что Исидор Петрович что-то прибавит к сказанному, осердится, пожалуется или, наоборот, посмеется над очередным вывертом Магидова, уж кто-кто, а он хорошо изучил характер Главного. Но бухгалтер молчал, ни один мускул не дрогнул на его лице, серые усталые глаза спокойно деловиты, словно речь шла о внесении небольшого изменения в утвержденную финансовую смету или о выдаче аванса на служебную командировку. Прошло около месяца, как Исидору Петровичу нанесли незаживаемую моральную травму, а он работает в том же ритме, с тем же усердием, хладнокровием…

Вот так. Сорок лет безупречной работы, сотни благодарностей, похвальных грамот, подарков, премий; с момента организации треста Алюминстрой его фотография не сходит с витрины ударников коммунистического труда, именно ему, старейшине среди коммунистов и работников бухгалтерии, поручали вручение премий передовым рабочим, хотя он и не произносил подобающих в таких случаях речей, только слегка улыбался и прибавлял к улыбке по одному слову: «Поздравляю!» или «Заслуженно», «Справедливо», «До будущей».

Нет, переживал и переживает Исидор Петрович, но умеет владеть собой; придавленный глыбой человеческой несправедливости, месяц терпел и пришел не с жалобой, а за приказом на самого себя, возможно догадываясь или, по крайней мере, подозревая, что управляющий в курсе дела, только руки не доходят подмахнуть бумагу об увольнении или не могут найти подходящей замены. Вот у кого надо учиться выдержке, хладнокровию.

Скирдов поднялся из-за своего стола, сел рядом с бухгалтером, положил руку на его плечо, заговорил взволнованно:

— Исидор Петрович, очень сожалею, что вы не зашли раньше, я не причастен к этой затее, возмущен ею и могу ответственно доложить: кроме, пожалуй, одного человека, никто не обиделся на вас за дельные критические замечания, оценили их правильно, многие коммунисты на планерках, при докладах, на совещаниях стали строже, экономнее в выступлениях, в обоснованиях выдвигаемых предложений, оперативнее в решении служебных и общественных вопросов, поэтому не предлагаю, не настаиваю, а убедительно прошу: работайте, как прежде, а критикуйте еще решительнее, не взирая ни на какие персоны, будь они главные, сверхглавные.

Вновь замолчали, затем Исидор Петрович проворно поднялся, видно, спохватился, что просился всего на две минуты, а отнял бог знает сколько времени, и все-таки, перед тем как раскланяться, напомнил:

— Семен Иулианович, вы приехали к нам двадцать второго февраля, накануне Дня Советской Армии, в бездорожье, мы утопали в снегу, даже ваш газик не прошел, и вы с шофером около километра тащили свою поклажу во времянку управления треста… Тяжелое, но счастливое было время…

Скирдов, кажется, впервые заметил, как заискрились, молодо сверкнули серые глаза Исидора Петровича, как на его лице занялась едва заметная улыбка, как он твердо сжал протянутую руку Скирдова и бодро шагнул к двери. «И этого человека собирались выгнать!» — с горечью подумал Семен Иулианович, ему хотелось вернуть или крикнуть вдогонку ушедшему: «Вы честнейший, преданнейший коммунист, благороднейший человек, энтузиаст, романтик, Исидор Петрович, у вас никогда не наступит пенсионный возраст!» Вероятно, вы бы запротестовали: «Какая там романтика! Рядовые, самые что ни на есть будничные дела». Но именно в этих будничных делах и рождаются трудовые подвиги; романтика будней — это и высокий патриотизм, слияние своего, личного, с всенародным, общественным; романтика — это человеческая красота, мужество, неудержимая тяга к совершенствованию деятельности человека на земле и к обновлению этой земли…

Семен Иулианович, возбужденный, растроганный встречей, стремительно шагал по кабинету, лавировал между столами, стульями, невольно прикидывал: сколько еще травмированных, обиженных людей и среди тех, что покинули стройку, и среди оставшихся! Не каждый пойдет к управляющему, управляющий сам должен идти к ним. И тут, казалось ни с того ни с сего, Скирдов ощутил внезапную слабость, сел, устало откинулся на спинку кресла. От вчерашней рыбалки, радующих глаз пейзажей тайги, живописного залива реки, стойкого живительного воздуха, настоянного на хвое, не осталось и следа, все уже было призрачным, далеким, нереальным. Вновь, как неуправляемый безостановочный конвейер, потекли мысли о прошлом и настоящем, только с новыми тягостными подробностями. Чудилось, что и в оценке людей, событий, и в оценке своей собственной работы он не может ухватить чего-то главного, определяющего, что лежало и лежит в основе прошлогодних провалов, в преодолении трудностей первого полугодия, в поисках новых прогрессивных решений будущего строительства.