Николай Егоров - Залежь

— Ты над чем? Вася. Х-ха. Ну-у, закатилось красное солнышко. Ты скажешь в конце концов, над чем хохочешь?

— А во!

Тятин вытащил из-за ворота тельняшки газету, шмякнул по столу и палец в снимок воткнул.

— Целинники в гостях у казахской семьи. Фото А. Балабанова, — наизусть прочел Вася подпись под снимком. — Это я, это Фе…

— И что здесь смешного?

— Что? Да Сашка ж этим… На трех ногах. Нивелиром? Фотографиром… фотографировал.

Теперь уж Анатолий захохотал, зная над чем, а Вася только сдержанно улыбался, довольный, что рассмешил-таки своего серьезного не по летам директора.

— Да как же он умудрился так?

— А не знаю. У нас не было фотоаппарата.

— Ты мне эту газету оставь. Я Евлантию Антоновичу покажу.

— Не-е. Сперва я ее Сашке покажу. Это он точно тихо помешается, Анатолий Карпович.

— Ладно. Но потом обязательно мне дашь. Где твои новоселы?

Иван да Марья так и сидели в кабине с раскрытыми дверцами, нахохлясь и со свертками на коленях, как турманы с белыми зобами, загнанные ястребом под чужую кровлю, и с опаской посматривали на весь этот водоворот, не зная, примут ли их и не лучше ли самим тем же следом обратно вернуться, тут, похоже, без них неплохо обходятся.

— Ты толечко погляди, Маша, что они поделывают! Вот и ребятишки, вот и гвоздя не забить. Мним мы о себе много, Маша.

— Ты не сокоти, Ванечка. Мним. Ничегошеньки мы не мним. Это пока предбанник у них. А погоди, время плеснет на каменку — всем хватит пару, не всем веников хватит. Стройка — дело рабочее, пахота — крестьянское. Примут нас. То не директор там идет сюда в очках?

— Он.

— Здравствуйте, товарищи! Почему не выходите? — шагов за десять до машины поздоровался с новоселами Анатолий. — Иван Филимонович! Здравствуйте.

Иван спрыгнул на землю, посадил вместо себя узел, вытер правую руку о штаны, подал директору.

— К нам?

— К вам, Анатолий… Карпович вас по батюшке величать, кажется. Явились, не запылились. Вроде бы как по знакомству, что ли. Не то что к чужим совсем. — Иван покосился на Марью, ту ли политику он ведет, Марья хлоп-хлоп ресницами: так, так, мол, правильно говоришь.

— Правильно, правильно, — заметил их переглядку и Анатолий. — А жену вашу как зовут, Иван Филимонович? Представьте.

— Женушку у меня Машей зовут.

— А по отчеству?

— На вот, — застеснялась Мария. — К отчествам мы не приучены, к прозвищам. Спиридон отец был.

— Почему был? Ах да! Извините.

— На вот! Его конем еще не стопчешь, да… худо роднимся мы.

— Ну хорошо. Не хотите отчества — не надо. Давайте ваши документы.

Вася, пока тут велась эта предыстория, открыл борт, по-блошиному в один мах заскочил в кузов, прихватив лопату, и принялся сгребать с днища кирпичную крошку, цемент, щепки, тряпки, сенную труху, машина окуталась пылью, как дымовой завесой. Иван Филимонович с Анатолием Карповичем зачихали.

— Василий!

— Ав.

— У тебя что… Ч-ч-чих! Ни другого времени не нашлось, ни места? А-ап… Фу! Задушил. Прекрати сейчас же! Ч-ч-ха!

— А все уже. Вот. Все. Будьте здоровы.

— Спасибо. Артист. Давайте ваши документы, товарищ Краев.

— Документов пока не имеем, — опустил голову Иван и загрустил.

— То есть как не имеете? Никаких?

— Никаких.

— Это номер. Вы что ж… с-самовольно оставили производство?

— Не производство — колхоз. И не самовольно. По два заявления писали председателю нашему, да наш пред как худая баба: в телегу не сяду и пешком не пойду. Не держу, говорит, а документы не получите. Получим. Сколупнут его скоро, коросту.

— Этого я не знаю. Судить не берусь. — Белопашинцев пожал плечами, высказывая свое недоумение. — Не может быть, что-то не то вы говорите, Краев. Не имел он права, не мог такую глупость спороть. Взрослый человек.

— Не верите?

— Извините, нет.

— Человеку не верить, можно ли, товарищ директор Анатолий Карпович, — повторил Иван сказанное уже однажды ему же, Белопашинцеву. Там у железной дороги. Где встретил он их.

— Есть такие, которые и не верят, — отрубил каждое слово ладонью Вася. Он готов был на кабину влезть, чтобы директор обратил на него внимание, но директор смотрел в землю и катал носком сапога обломок кирпича. Мария развязала скатерть, туже затянула концы и снова завязала их. И не на один, не на два, а на три узла. Тятин вздохнул, поскреб под мышкой, хмыкнул, поманил пальцем Ивана ближе к кузову. — Подними борт.

Иван поднял, помог Васе закрыть его спереди, поплелся к заднему крюку.

— Не горюй, — шепчет Вася, — сейчас мы его уломаем.

— Да не надо меня уламывать, ребята! — Анатолий пнул кирпичину, будто она была виновата. — Без документов не приму. Что я отвечу, если спросят, кто вы? А наверняка спросят. Прошу прощения.

Анатолий повернулся и пошел. Пошел. У Маши этой слезки на колесках. У женщин слезы близко. А он не переносил слез. Ничьих. И почти побежал, когда услышал за спиной тяжелый, с хрипом, мужской вздох:

— Не ко двору мы с тобой, видно, пришлись, Машуха.

И женский:

— Так оно, Ваня. Бедному жениться — ночь коротка.

Не хотелось Анатолию оглядываться, но оглянулся, не утерпел. На пороге вагончика уже, но оглянулся. Васина машина сердито уркнула мотором — и только синий дымок из выхлопной трубы. Они остались стоять среди белого света, одни, каждый над своим кошелем.

Среди людей бытует еще такое выражение: «А что изменилось бы?» Оно что-то вроде задергушки на окне: когда нужно, тогда и отгородился от лишних глаз. Очень удобно. Не захотел, побоялся, ума недостало поступить иначе — а что изменилось бы, говорят. В шахматной задаче «Мат в два хода» ничего не поделаешь, все равно мат, жизнь — задача многоходовая, и от того, какой шаг ты сделал, верный или неверный, зависит не только твоя судьба, но и судьба других людей. Чаще всего — других. Что изменилось бы, оглянулся Белопашинцев, не оглянулся, вернулся с порога или перешагнул его, укрывшись в четырех стенах.

Анатолий вернулся.

— Послушайте. Вы поймите меня правильно, но я не желаю влипать в историю. Есть у кого из вас хоть какое-нибудь удостоверение личности? С фотокарточкой, без фотокарточки. Какое-нибудь!

Иван молчал, немилосердно мял в крупных руках картуз, забыв, что он совершенно новый, этим летом купленный, а Мария назойливо подтыкала мужа локтем и шептала:

— Вань… Слышь? Есть же у тебя. Ва-анька, а билет-то.

— Отстань, Маша, этим билетом зазря не трясут.

— Да как же зазря, Ваня! Не слушайте его, товарищ директор.

Иван расправил на кулаках измятый картуз, надел его, расстегнул пиджак, свесив левое плечо, поставил парусом полу, чтобы доступней был внутренний карман, застегнутый на пуговицу и на две английские булавки. С пуговицей справился сравнительно быстро, с булавками возится. Подклад — саржа, пальцы толстые, кожа на них дубленая, булавочки махонькие, новые, крутятся, пружинки тугие — ник-как не приноровишься давнуть.