Николай Егоров - Залежь

— Маша, помогай!

Одолели вдвоем. Иван вынул из кармана красную книжечку, провел по корочке рукавом, подержал за уголок, раздумывая, подать или все-таки обратно в карман опустить, подал.

— Партийный билет? Так чего ж ты столько времени у себя и у меня отнимал! — вгорячах сказал «ты» Анатолий. — Да это такое удостоверение личности, что надежней и нет. Да я теперь знаешь как смело буду отстаивать вас! Кроме специальности шофера, имеете еще какие?

— Имеет. Много, — повеселела Мария.

— Перечислите.

Анатолий вернул Краеву билет. Иван корешком его пригнул к ладони мизинцем, подумал, с которой из профессий лучше начать счет, с главных или с другого конца, решил — с другого.

— Значит, так. Гончар — одна… Печеклад.

Анатолий поморщился: это не то все.

«Зря с глины начал, тут ее нет», — пожалел Ивам, уловив гримасу. Стушевался и замолк.

— Маша, подсказывай!

— На вот. Его ремесло, я подсказывай. Сам не помнишь? Плотник. Молот с клещами из рук не выпадут, вон они у него какие ухватистые.

— Это вы хорошо сказали, Мария Спиридоновна. По его рукам биографию можно писать. Еще что?

— Ну что еще? Все. Шофер и тракторист. Шесть, — подытожил Иван и спрятал билет. — И по мелочи всякие разные хозработы. Я уж не буду пальцы загинать, все одно не хватит их.

— Ясно, ясно. У вас все вещи при себе?

— На вот! — обиделась Мария. — Мы с Ваней не бедно живем, полную натуру держим. Куры, утки, коровушка. Нынче по весне новый дом бревенчатый срубили. Дом-то можно колхозу отписать, а без хозяйства никак нельзя, привычка холерская скотину держать.

— Я вас понял, Мария Спиридоновна. Сегодня не обещаю твердо, но завтра я вам машину выкрою. Только вот куда вас разместить, не приложу ума. Город наш, сами видите, холостяцкий, в палатку не поселишь в общую, отдельной нет.

— О чем горевать, Анатолий Карпович! Вон их сколько материалов всяких, — повел Иван рукой. — Сляпаем какую-нито времянку и поживем уж до холодов, а там видно будет.

— Хорошо, хорошо, Иван Филимонович. Устраивайтесь. Скажите завхозу, что я разрешил вам брать, что понадобится. Живите.

— Заживем, погодите, Анатолий Карпович. Спасибичко вам великое.

— Мне? Не понимаю, за что?

— На вот, не понимает он. Да возвернись мы сейчас обратно в Железное — обсмеют с головы до пят. Быстрехонько вы, сказали бы, подняли целину, Краевы. Это страх какой конфуз был бы.

По справочному пособию у слова «работа» один-единственный синоним — «труд». До обидного мало. Подумать только, что сущность более чем десяти тысяч профессий, имеющихся на земном шаре, определяется всего-навсего двумя словами: работа и труд. Когда-то, может быть, когда человек работал, чтобы прожить или выжить, этого было достаточно. Теперь — нет. Теперь наш синонимический ряд должен быть продлен. Уже продлен. Работа, труд, дело, созидание, творчество, искусство, героизм. В этом — мы. В этом наше развитие, наше отличие, наша общественная формация, жизненные процессы, взаимоотношения, взгляды, понятия, смысл. В этом наше время и наша страна. Труд — величайшее из искусств.

Ваня Шатров простой сельский кузнец, а если надо, не только подкову — и кленовый листок откует. Чтобы работать, тоже призвание нужно иметь. А то и талант. У каждого человека есть талант, совершенно бездарным никто не родится, да не каждый находит, в каком деле его талант таится, потому как более десяти тысяч профессий на земле.

Десяти тысяч должностей в Лежачем Камне, пожалуй, не набралось бы, а с десяток это уж точно переменила Шурка Балабанова. И женских и мужских. И ни в какой из тех десяти должностей не то что премии к празднику — обычной благодарности не заслужила она за все время. Напрасно Шурка искала себя в списках отмеченных, перечитывая колонки фамилий на колхозной доске приказов и объявлений. Искала и на букву «Б», и на букву «Г». Ни там, ни там. И, не найдя себя, пошла Шурка ловить где-нибудь на узенькой дорожке Наума Широкоступова. Одного. Без свидетелей чтобы. Поймала за папку для бумаг:

— А ну-ка стой, председатель! Тут ты меня не обойдешь. Ты какого лешего опять Балабанову пропустил, в поминальник не записал? Или рученьки поотсыхали бы?

Огорошила вот так вот, хоть стой, хоть падай, и посмеивается. Председателю горох Шуркин недосуг собирать.

— Ты, Балабанова-Галаганова, говори яснее, что тебе нужно.

— Сейчас прояснится, тучка пройдет. Почему благодарность хотя бы не вынес мне к Женскому празднику?

— За что?

— Вот так хрен! Короче морковки. За красивые глазки, если уж на то пошло, если я, по-твоему, не работаю.

— Да как тебе сказать, Александра? — задумался Наум. — Работаешь, конечно. И работенку твою можно бы отметить, но… Сама посуди. Издал я, допустим, приказ: объявить благодарность. Или, допустим, того хуже, в смысле, лучше, занести на доску Почета. Кого?

— Ясно кого — меня, Александру Тимофеевну.

— Это-то ясно, что Александру Тимофеевну. По специальности кого? Р/Р? — Написал, как на воде вилами, председатель.

— А что это за эрэр?

— Ну, разнорабочая, значит.

— Нетушки уж, Наумешко Сергеевич, эрэр печатайте против своей фамилии.

— Во видишь! На разнорабочую ты не согласна. А техничка?

— Тогда уж лучше механизатор широкого профиля пиши. Эвон сколько агрегатов обслуживаю: голик, тряпка, совок, швабра, поганое ведро. Техничка!

— Но ты понимаешь, что нет у нас другого легкого труда! — начинает сердиться Широкоступов.

А Балабанова посмеивается да еще и подмигивает:

— Я не виновата, Наум Сергеевич, что мне рожается.

— Галаганов твой виноват. Придется ему выговор объявить с занесением в личное дело.

— Объяви. Ему — выговор, мне — благодарность. И все мои титулы перечисли.

— Э-э-э. Этак на вас бумаги не напасешься.

Шурка перехватила председателя на полпути между складом горючего и конторой. Бугорок. Ни кустика, ни деревца. Голо, как на умном лбу. Поземка тянет, течет. Того и гляди поплывешь. Балабанова на правах женщины держалась к ветру спиной, Широкоступов — лицом.

— З-заморозила ведь ты меня, Александра.

— Да ну? Не может быть. Вон какая грелка у тебя под пазухой, — чуть не выдернула она папку для бумаг, еле успел прижать. — Сейчас посмотрим, заморозила или нет. Сними-ка варежку.

Наум снял.

— А теперь сведи большой палец с мизинцем. Свел.

— О-о-о, живой еще, концы с концами сводишь. Тогда стой.

— Ты скажи толком, Александра, ты чего от меня добиваешься?

— Работу, которую бы заметили, а не подать, поднести, помыть, подмести.

— Мало ты их просеяла, работ? И хороших и плохих. Как худое решето, в котором ни зерно, ни охвостье не задерживается.

— Значит, не по нутру, вот и не задерживаются. Мелкие, значит.