Борис Рощин - Открытая дверь

Мысленно Васька рисовал яркие сочные образы конюха Жени, кассирши Риммы Белой, Луки Петровича, Анастасии Хрустальной, шкурятника Харева — всех, кто немало попил из него кровушки и обдирал как ивовый куст, но, когда пытался перенести все это на бумагу, не получалось. Все они выходили тусклыми, бледными, на одно лицо. Конюха Женю от Луки Петровича можно было отличить только по имени и никак больше. И говорили они все одним — газетным — языком, как у фотокорреспондента-очкарика.

Дурмашина решил попробовать написать о заготконторских, которые не делали ему зла, не воруют, а если и пьют, то на свои. Стал перебирать их в памяти и удивился, получалось немало: Антоныч, тетка Фрося, сторож дядя Яша, дед Саша с тарного склада, тракторист Володя, грузчики Федор со Степаном, да и о Кулик-Ремезове можно написать. Но писать о мужиках приличных оказалось еще труднее, чем о сволочных, вовсе ничего не получалось. Тогда Васька стал подумывать: а не написать ли ему о самом себе? И стал решать, куда отнести себя: к сволочным или к приличным? Как человек самокритичный, Дурмашина знал за собой немало тех и других качеств. После некоторого размышления Васька решил, что в основе своей он мужик положительный, но с определенными недостатками, главный из которых — его неумение наладить лично-семейную жизнь. Попробовал писать о себе и приятно удивился, получалось крепче, задористее, даже интересно. С этого дня Васька Дурмашина все заметки в записной книжке вел только от первого лица. Литературным творчеством Васька Дурмашина занимался всегда только в трезвом виде и потому писал мало. Теперь же, получив погрузчик и осуществив в какой-то мере малую свою мечту, Васька, несмотря на занятость общественно-полезным трудом, все чаще и чаще доставал записную книжку и записывал разные занимательные истории и анекдоты, которые ему удавалось услышать за день. Конечно же, интересовала его в первую очередь самая близкая и знакомая ему тема: алкоголь и антиалкоголь.

Была еще одна причина повышенной творческой активности Васьки Дурмашины. Причина настолько тонкая, деликатная, можно даже сказать — интимная, что Васька боялся пока признаться в ней самому себе. По этой же причине Васька не хотел, чтобы в нынешний сезон на базу приезжали матросы. А причиной этой была заготконторская лаборантка Зоя Малышева, недавняя выпускница техникума потребкооперации. На базу Зоя пришла работать совсем недавно с двумя подругами — Валей и Таней. В отличие от своих молодых и кокетливых подружек, все помыслы которых были направлены к предстоящей встрече с кронштадтскими матросами, Зоя была женщиной серьезной, трудолюбивой и, увы, немолодой. Если добавить к этому, что Зоя не отличалась красотой — фигуру имела нескладную, сухую, слегка сутулую, скуластое лицо ее начисто было лишено малейшего румянца и бесформенные губы под курносым носиком были серого цвета, то станет понятным, что Зою интересовала прежде всего работа. Для совхозных сдатчиков-уполномоченных она была грозой. Если Зоя обнаруживала картофельные клубни, зараженные фитофторой (картофельной гнилью), или клубни слишком долго валялись на поле под солнцем и процент «зеленки» превышал норму, или же они по размерам не подходили под гостовый стандарт, Зоя без лишних разговоров забраковывала всю машину картошки или иной какой продукции, составляла акт и выпроваживала машину с базы. И никакие уговоры шоферов, совхозных уполномоченных-сдатчиков и даже заведующего базой Антоныча не могли поколебать ее, заставить изменить свое решение. Если машины с картошкой или овощами приходили на базу в дождь и кузова их не были затянуты брезентом, Зоя опять же отказывалась выдавать «добро» на сельхозпродукцию и вконец выводила из себя шоферов, которые материли ее на чем свет стоит. Но материли за глаза, в глаза побаивались. Зоя была, помимо всего прочего, активным селькором районной газеты, и ее острые заметки — о непорядках на базе и о нарушениях хозяйствами правил хранения и сдачи продукции — появлялись в газете почти еженедельно.

Кто бы мог из всего райпотребсоюза подумать, что такая женщина, как Зоя Малышева, может обратить внимание на эдакую заготконторскую образину, Ваську Дурмашину. И внимание это было не просто общественно-критическое, а сугубо личное, хотя основывалось оно поначалу на производственно-общественных отношениях. Толчком к особому Зоиному вниманию к Дурмашине послужил, как ни странно, Васькин обморок. Аристократическая штучка эта приключилась с Васькой впервые. То ли от трудового перенапряжения, то ли от бессистемного питания, а скорее всего от того (по мнению самого Дурмашины), что слишком резко бросил он в рабочее время пить, только в глазах у него вдруг потемнело, поплыло все, и с подножки автопогрузчика Васька грохнулся на твердую, как бетон, землю, ударившись затылком о пустое ведро из-под солярки. Все это произошло на глазах Зои Малышевой, которая оказалась возле Васькиного погрузчика совершенно случайно.

Когда Дурмашина пришел в себя, первое, что он увидел, были бледно-серые глаза в редких ресницах, смотревшие на него испуганно-жалостливо.

— Что ж ты, дурачок, вытворяешь над собой, — негромко причитала Зоя и энергично растирала волосатую и потную Васькину грудь легкой прохладной ладошкой. — Как так можно над собой измываться, как можно так жить!

В голове Дурмашины еще гудело от удара, Зойкино лицо двоилось и расползалось, но Васька нашел в себе силы сострить, прохрипел глухо:

— Чего-т Христос на меня бочку катит. А, Зойка? И не пью вроде…

— Ой, дурачок! Ой, дурачок! — Зоя Малышева продолжала массировать Васькину грудь.

От легкой и прохладной Зойкиной ладошки на своей груди, от доброжелательных ноток в ее голосе, от испуганных ее глаз Васька, поддаваясь непривычному и чуждому для себя порыву, прошептал:

— Зойка, а у тебя глаза красивше всех…

Вокруг лежащего Дурмашины столпились грузчики, подошли Локатор с Цимусом и Антоныч.

— Что случилось? — спросил заведующий. — Почему вагоны на простое?

— Вагоны! Вагоны! — закричала вдруг обычно спокойная и невозмутимая Зоя. — Только о вагонах и думаете, а живого человека нет для вас! Стожильный он, что ли! С утра до ночи руль крутит, супа горячего месяцами не ест!

Дурмашина приподнялся на локте, потряс головой, уселся на земле, привалившись спиной к колесу погрузчика.

— Я вам еще супы варить буду! — огрызнулся Антоныч зло. — План еле-еле тянем.

— «План», «план»! Его тоже организовать надо, — хмуро проговорил Федор. — А каркать «план» и ворона вон может.

— Становись на мое место и покажи, как организовывать надо, — обиделся Антоныч.

— Я на своем месте и в чужие сани не сажусь, — все так же хмуро ответил Федор. — Зойка вон правильно говорит, за весь сезон ложку с горячим некогда в рот взять.