Борис Рощин - Открытая дверь

— Оно конешно, — поддержал товарища Кулик-Ремезов. — У меня, Антоныч, желудок больной. Сезон не потяну. Все хорошо, пока хорошо, а случись что — вот тебе и пожалуйста.

— Ничего, скоро матросы приедут, отожремся! — прохрипел Дурмашина, поднимаясь.

— Обижайся на меня, Антоныч, не обижайся, а так работать нельзя, — продолжал Федор. — Один Васькин погрузчик план не вытянет. Машин вон сколько прет. Люди в космос летают, а мы по старинке: пупом, горбом и своим паром. Раз взялся ты за это дело, добивайся своего, чтобы эстакада новая была и приличные погрузчики. Электрокары совсем не тянут.

— Ты куда полез?! — закричала Зоя, перебивая разговор заведующего с грузчиками. — А ну давай назад!

Зоя стащила упирающегося Дурмашину с подножки автопогрузчика, подтолкнула его к конторке, приказала строго:

— А ну иди, иди! Напоим тебя сейчас молоком. Не то матросов своих не дождешься.

Именно с этого дня Васька Дурмашина перестал с былым нетерпением поджидать матросов. Лаборантка Зоя Малышева продолжала оказывать Ваське определенное внимание, и Дурмашина прекрасно понимал, что с прибытием кронштадтцев Зоино внимание очень даже просто может переключиться на них. То, что Зоя не блистала красотой, еще ничего не значило. Уж он-то, Васька Дурмашина, знал кронштадтских матросов.

Зоино внимание к Ваське Дурмашине, основанное лишь на одной бабьей жалости к нему, могло быстро угаснуть, не блесни Васька перед лаборанткой новой гранью своего незаурядного характера. Гранью этой Васька сверкнул в день получки, и не только перед Зоей Малышевой, но и перед всей Заготконторой.

Деньги он получил в пятницу вечером из рук кассирши Риммы Белой. Даже за вычетом пятидесяти процентов алиментов и какого-то должка Римме на руках у Дурмашины оказалось свыше сотни рублей, сумма для него небывалая. Заведующий базой Антоныч не обидел ни Ваську, ни его дружков и добросовестно начислил им все, что можно было начислить: за сверхурочные работы, за работу в выходные и праздничные дни в двойном размере. Если Цимус, Локатор и Петька Убогий принимали из рук Риммы столь большие суммы с каким-то внешним и внутренним трепетом, то Дурмашина принял их легко и непринужденно, как и подобает принимать зарплату штатным, трезвым и уважающим себя работникам. В отличие от своих дружков, которые, получив деньги, пожелали остаться в стороне от коллектива, Васька Дурмашина смело, не страшась кредиторов, отправился в конторку базы. С некоторых пор в конторке, с легкой руки Зои Малышевой, стали собираться базовские на чаепитие, и Васька стал страстным поклонником этих безалкогольных вечеров.

Когда Дурмашина вошел в конторку, там уже сидело несколько человек: Зоя Малышева с подругами Валей и Таней, бухгалтерша Манечка, Антоныч, Володя, Иван Александрович. На базе уже попривыкли все к товароведу Ивану Александровичу и начали забывать, что он совсем недавно возглавлял Заготконтору. На плите, возле которой хлопотал одноногий сторож дядя Яша, кипел чайник, а на столе красовался громадный бисквитный торт, весь в мясистых кремовых розах. Появление Васьки все встретили веселым гулом.

— Васенька, да ты трезвый! — воскликнула Манечка.

— Свою норму жизненную выбрал, — пояснил Дурмашина, — теперича и чайку попить можно с пирогами, — и Васька, не дожидаясь приглашения, бесцеремонно уселся за стол.

— Поберегись! — прокряхтел сторож и, громыхнув ногой-деревяшкой по полу, поставил кипящий чайник на середину стола.

В этот момент дверь распахнулась, и в конторку ввалился конюх Женя, самый настырный Васькин кредитор. Конюх Женя успел после получки сбегать домой и теперь, будто случайно, заглянул в конторку. Несмотря на простецкий вид, конюх Женя был психолог и понимал, что получить с Дурмашины должок возле кассы, где все спешат, торопятся, значительно труднее, чем в такой вот спокойной домашней обстановке. Следом за конюхом в конторку вкатилась лохмато-кудрявая беленькая собачка.

— Откуда такая красивенькая?! — воскликнула Зоя и подхватила собачонку на руки.

Собачонка высунула ярко-красный язычок из белой мордочки-кудели и звонко тявкнула.

— Дочка с зятем в отпуск приехали, — пояснил конюх Женя. — Ихняя собака. Порода редкая, французская, тридцать рублей щенком обошлась, да в очереди еще настоялись.

— Как зовут-то ее? — спросила Зоя, опуская собачку на пол.

— По французскому прозвали, разве упомнишь, — вздохнул конюх. — Я ее Шариком кличу.

— Шариком! — презрительно фыркнул Васька, с интересом рассматривая собачку. — Шарика своего ты на цепи голодом уморил. А это Шарль, от французского слова «президент».

— Верно, Шарль! — удивился конюх Женя.

— Сейчас проверим, кормишь ты француза или нет, — проговорил Дурмашина.

Он достал из ящика стола ложку, подцепил кусок кремовой розочки и, сочно чмокнув, позвал:

— Ко мне, Шарль! — и хлопнул по коленке ладонью.

Собачонка, словно ударенный о землю мячик, легко взлетела на колени Дурмашины и замерла, жадно уставившись трепещущим язычком на кремовую розочку.

— Жри! — разрешил Васька.

Собачонка принялась тыкаться мордочкой в ложку, а Васька осуждающим тоном пояснил конюху:

— Француза пирогами кормить надо, а не сеном ворованным.

Конюх Женя хохотнул, как бы понимая юмор Дурмашины, и сделал ловкий дипломатический ход:

— Верно, зайтить надо по пути в магазин, взять ему чего послаще. Вот беда, деньги я уже домой отнес… Васек, ты мне, кажись, рублек должон.

— Я? — удивился Васька. — Тебе? Рублек? Не помню.

— Как же, вспомни-ко, еще тебе сорок копеек добавлял на пиво, — с тоской в голосе настаивал конюх Женя. — Для ровного счета добавлял, чтобы ровно рублек был.

— Так это же я тебе добавлял на пиво, вспомни-ко, — измывался Васька над конюхом.

— Не пью я пива, Васек, не пью! Сам знаешь, что не пью.

— А ты пей. Всяко лучше пить, чем навоз от жадности жрать.

— Перестаньте, хватит вам из-за копейки горло драть, — проговорила Зоя с досадой, заваривая чай. — Сдвигайтесь все к столу. А тебе, дядя Женя, я сама рубль отдам, только не ной.

Васька Дурмашина побледнел. Он легко переносил любые обвинения и упреки в свой адрес, но только не упреки в жадности. Это качество человеческого характера Васька ненавидел более всего. И то, что именно Зойка, о которой он за последнее время думал все чаще и чаще, обвиняет его в жадности, особенно задело его. Повернувшись к конюху Жене, который после обещания Зои расплатиться с ним пришел в хорошее настроение и уже придвигался к столу, Васька неожиданно предложил:

— Женя, продай мне «француза». Сколько за него хочешь?

Конюх поперхнулся от неожиданного предложения, укоризненно пробормотал:

— Ой и баламут ты, Васек, ой и баламут. Сказано ведь: за щенка тридцать рублей плачено, да очередь…