Борис Рощин - Открытая дверь

— Анатолий Иванович, разрешите отпуск за свой счет, — тихо проговорила Ерашова, не отнимая ладони от подбородка.

Анатолий Иванович теперь уже откровенно поморщился и с мягкой укоризной в голосе напомнил:

— Квартальный близится, Елена Александровна…

— Я все сделаю, Анатолий Иванович, за это не беспокойтесь.

— Знаю, знаю, Елена Александровна, что вы никогда не подводили коллектив. Простите, зачем вам отпуск?

— У меня мама умерла, — прошептала Ерашова и, не удержавшись, беззвучно заплакала.

— Мама умерла! — трагическим шепотом воскликнул директор и скорбно сдвинул брови. — Простите, дорогая Елена Александровна. Простите, не знал. Давайте ваше заявление.

Анатолий Иванович мельком пробежал глазами заявление Ерашовой и решительно достал из нагрудного кармана авторучку. Помедлил чуть-чуть, спросил участливо:

— Сколько лет было маме?

— Семьдесят два года.

— Что ж поделаешь, Елена Александровна, семьдесят два года, сами понимаете… Болела?

— Нет… Жаловалась иногда на боли в сердце, и голова побаливала, а так нет. Заснула и…

— Ну, не надо, Елена Александровна, не надо! В конце концов, все люди смертны… Хотите, значит, две недельки за свой счет взять? Успокоиться, побыть одной, отдохнуть?

— Хочу.

— А не трудно будет одной? Как-никак вы столько лет в коллективе. Характер, правда, у вас несколько замкнутый… Но в коллективе нашем вы пользуетесь авторитетом. Да, да, Елена Александровна, авторитетом и любовью. Вас любят и ценят прежде всего за безотказность в работе, за добрую отзывчивую душу, за готовность всегда помочь товарищу…

Елена Александровна вновь беззвучно заплакала.

— Извините меня, дорогая Елена Александровна, но все это я говорю сейчас не случайно. Мне думается, что на людях, в коллективе, вы легче перенесете свое горе. Вам нельзя находиться в одиночестве. Поэтому, — голос директора заметно потвердел, — я даю вам отпуск на четыре дня. Со своей стороны мы сделаем все, чтобы помочь вам, за это не беспокойтесь.

Оставшись в кабинете один, Анатолий Иванович прикурил погасшую сигарету, стрельнул в потолок колечком ароматного дымка, прикинул: сколько ему осталось до семидесяти двух? Получалось ровно тридцать лет.

Это было не так уж много, но и не мало. Директор придвинул к себе настольный календарь и записал на листке:

«Ерашова, отп. за св. счет до 20-го. Мама умерла. Помочь».

Анатолий Иванович хотел сразу же, не откладывая на потом, вызвать к себе Марию Никитичну, председателя месткома, и поручить ей заботы о Ерашовой. Он уже положил палец на кнопку звонка, но в этот самый момент в коридоре раздался мелкий, рассыпчатый смех главбуха Сергиенко. Странный у нее был смех, необычный — глуховато-звонкий. Словно звенел серебряный колокольчик в пустой железной бочке. Анатолий Иванович никогда не слышал звона серебряного колокольчика, тем более в пустой бочке, но поэтическое сравнение это придумал сам, и оно ему очень нравилось. И Верочка Сергиенко нравилась.

Она работала в конторе всего полгода, но, черт возьми, эти полгода он чувствует себя мужчиной. Настоящим мужчиной.

— Мама умерла, мама умерла, — проговорил Анатолий Иванович и забарабанил пальцами по календарю, размышляя.

Он понимал, что его увлечение главбухом не может остаться не замеченным подчиненными, а следовательно, и супругой, но… «В конце концов, в руководителе это не главный недостаток, тем более в мужчине, — не без некоторого самодовольства подумал Анатолий Иванович. — Надо уметь прощать себе и людям некоторые слабости».

— Мама умерла-а, мама умерла-а, — теперь уже пропел он и открыл ключом нижний ящик своего обширного письменного стола.

Достав из ящика початую бутылку коньяка «три звездочки», Анатолий Иванович подумал немного и стал переливать «три звездочки» в пустую бутылку из-под «пяти звездочек».

Конечно же, Анатолий Иванович понимал: то, что он сейчас делает, — мальчишество и не к лицу директору заготконторы. Но… Анатолий Иванович простительно себе улыбнулся и настороженно прислушался к голосам за дверью. В зарубежных кинофильмах ему доводилось видеть, как директора встречают в своих кабинетах гостей и разных нужных людей. Секретарше заказывается кофе, потом из стены выдвигается шкафчик-бар с нарядными бутылками, крошечными рюмочками и лимоном. Все просто, непринужденно, тактично. По одной рюмочке только и высмакуют, ломтиком лимона закусят, а какая создается атмосфера! Правда, понемногу и мы начинаем понимать преимущества непринужденного общения, но как медленно и трудно пробиваются ростки нового.

Анатолий Иванович вспомнил, как года два тому назад побывал он в Ленинграде в гостях у свояка, старшего механика крупного морского лесовоза. Свояк пригласил его посмотреть теплоход, и он с удовольствием согласился. Много интересного увидел он тогда на теплоходе, но более всего запомнилось ему застолье у капитана. Все было точь-в-точь как в тех кинофильмах. Икорка красная и черная была на столе, балычок рыбный, орешки соленые и, конечно же, нарядные заморские бутылки. А потом кофе, вода минеральная, тонизирующий напиток. И все это под «Каир», «Стамбул», «Алеппо». Словно за границей побывал. Самое же удивительное, что в это время теплоход обрезной доской загружался, и «мастер» — так звали капитана, — извинившись, несколько раз подходил к иллюминатору и наблюдал работу грузчиков. Когда в каюту, где они сидели, первый раз заглянул вахтенный с повязкой на рукаве, Анатолий Иванович невольно прикрыл рюмку ладонью и дернулся схватить бутылку, чтобы спрятать ее под стол. Потом свояк пояснил ему, что этого делать не надо. Здесь не заготконтора, а торговый флот, где ничего не принято скрывать от подчиненных. Более того — капитанам крупных теплоходов для приема торговых агентов и гостей выделяются даже определенные безотчетные суммы — представительские, на которые покупаются напитки и деликатесы. Тогда же Анатолий Иванович грустно подумал: «Вот это организация работы! Сиди себе за столом открыто, смело, никто тебе слова не скажет, не попрекнет рюмкой, не позвонит жене. Насколько мы у себя в глубинке еще неотесаны, замшелы».

Анатолий Иванович закончил процедуру с переливом «звездочек», протер бутылку несвежим носовым платком, поставил ее под стол. Покопался в банке с карандашами, извлек из нее серый пластмассовый стаканчик. Дунул в него, поморщился укоризненно, как бы осуждая себя за бескультурье, прикрыл стаканчик листом бумаги.

Потом решительно тряхнул крупной лысеющей головой и нажал кнопку электрического звонка.

В дверь просунулась голова.

— Главбуха Сергиенко ко мне с квартальным по дикорастущим, — строго приказал Анатолий Иванович и добавил: — Побыстрей, пожалуйста.