Борис Рощин - Открытая дверь

Елена Александровна Ерашова жила в центре города у реки. Отдельную однокомнатную квартиру в новом многоэтажном доме они с мамой получили совсем недавно. Старый деревянный их домишко полубарачного типа, в котором прожили они добрую половину жизни, пошел на снос.

Так нежданно-негаданно Елена Александровна и ее старая мать Прасковья Даниловна стали обладателями отдельной хоромины с горячей водой, газом, балконом и невысоким — третьим — этажом. Прасковья Даниловна к новому своему жилищу привыкнуть так и не смогла, не успела.

Всю свою долгую жизнь полоскала она белье — и летом и зимой — в реке. С весны начинала хлопотать о дровах на зиму, обед варила на керосинке на общей холодной кухне. Таких керосинок на кухне было шесть, они нещадно чадили, и оттого у нее постоянно болела голова.

И вдруг ничего этого не стало. Не стало по вечерам хмельных разудалых песен соседей, которых Прасковья Даниловна очень боялась и за которых частенько вне очереди мыла пол на кухне и убирала во дворе дощатую уборную, продуваемую ветрами. Не стало Василия Максимовича, инвалида и пенсионера, который досаждал ей больше других.

Прасковья Даниловна жалела одинокого Василия Максимовича и прибирала за ним.

Иногда, когда свирепел инвалид буйством, соседи вызывали милицию. Молоденькие милиционеры, хорошо знавшие Василия Максимовича, уже не забирали его, а силой укладывали в постель. Василий Максимович дико вращал глазами, рвал на груди рубаху и, синея лицом, кричал и ругался нехорошими словами. Потом успокаивался и быстро засыпал.

Проводив милиционеров, Прасковья Даниловна прибирала в комнатушке соседа: затирала тряпкой пол возле его кровати, убирала со стола бутылки и прочий холостяцкий хлам, зашивала разорванную рубаху. Проспавшись, Василий Максимович никогда не благодарил соседку за хлопоты, а лишь ворчал: «Не суй нос в чужие дела».

Однажды Василий Максимович потерял где-то свою медаль. Он долго искал ее по всему дому, ругался, грозил соседям. Прасковье Даниловне было жалко Василия Максимовича, и, покопавшись в комоде, она нашла две свои медали. Одна была «За оборону Ленинграда», другая — «За победу над Германией». Прасковья Даниловна протянула ему обе — на выбор. Все равно лежали в комоде без дела. Василий Максимович долго рассматривал медали, потом спросил: «Твои?» — «Мои», — ответила Прасковья Даниловна. «А мужик где?» — «Мужика на войне убили, еще на финской». — «Выходит, ты блокадница?..» — «Блокадница, — подтвердила Прасковья Даниловна, — санитаркой в госпитале работала, а потом на вахте сидела. И Лена всю блокаду при мне была».

Медали Василий Максимович не взял, но с того дня стал оказывать Прасковье Даниловне знаки внимания, не кричал на нее, не ругался, покупал иногда с пенсии Прасковье Даниловне конфет или печенья, а однажды, на День Победы, подарил ей голубой платок в белых горошинах.

Когда пришло время переселяться со старой квартиры в новый дом, Василию Максимовичу пришлось туго. Отдельную квартиру ему не давали, а с подселением, зная буйный его нрав, никто с ним жить не соглашался. Наконец, после долгих, шумных и муторных переговоров с жилищным отделом, согласился Василий Максимович на дом престарелых. Собрал в чемоданчик немудреные свои пожитки и ушел, не попрощавшись ни с кем, даже с Прасковьей Даниловной. А Прасковья Даниловна в новой тихой квартире часто вспоминала Василия Максимовича. Она даже собиралась съездить в «приютный дом» навестить его, но так и не съездила, не собралась…

Без мамы квартира звенела пустотой. Елена Александровна, сгорбясь, долго сидела на стуле, бездумно глядя на телевизор, прикрытый белой кружевной скатертью.

Слез не было, выплакала за прошедшую ночь, которую впервые в жизни провела одна, без мамы. Теперь ей необходимо было выполнить перед матерью последний дочерний долг — похоронить.

Вспомнив о похоронах, Елена Александровна машинально потерла ладонями опухшее лицо, потом открыла сумочку и пересчитала деньги. Их было ровно пятьдесят рублей. На эти деньги они с мамой рассчитывали прожить до конца месяца и, если не возникнут непредвиденные расходы, сэкономить на очередной взнос за телевизор.

«Цветов нужно купить побольше и венок», — подумала Елена Александровна и стала зачем-то поправлять на телевизоре кружевную скатерть.

Сейчас для нее самым трудным делом были хлопоты по оформлению смерти матери и по устройству похорон. Никогда прежде не приходилось ей вникать в эти вопросы детально. Необходимо было куда-то идти за справкой, искать людей, которые выкопают могилу, заказать машину, гроб…

«Какой размер гроба нужен маме?» — неожиданно подумала Елена Александровна, и вдруг эта мысль показалась ей до ужаса дикой. Солнечное пятно на полу комнаты стало темнеть, удаляться, Елена Александровна сжала ладонями виски и затихла, замерла, вздрагивая от каждого звука, шороха за дверью. Впервые в жизни дверь ее квартиры была открытой, она не заперла ее даже на ночь, забыла.

Только одного желала сейчас Елена Александровна: чтобы к ней в дом вошли люди и освободили ее от мелких и липких, словно густая мокрая паутина, похоронных забот, которые не давали ей остаться наедине с горем, наедине с мамой.

Шаги за дверью стучали мимо.

Анатолий Иванович вошел в кабинет в прекрасном расположении духа, и это несмотря на то, что вчера вечером анонимщик, вернее, анонимщица вновь звонила его жене и с безобразной откровенностью намекала на любовную связь директора заготконторы с главбухом Сергиенко. Анатолий Иванович не сомневался, что к звонку этому приложила руку заведующая отделом кадров и председатель месткома Мария Никитична Обухова, которая давно и методично (Анатолий Иванович знал это доподлинно) фиксировала все его морально-производственные промашки. Анатолий Иванович снисходительно и грустно улыбнулся, он не испытывал к Марии Никитичне никаких недобрых чувств. Закурив, Анатолий Иванович сложил розовые губы трубочкой, стрельнул в потолок колечком дыма и неторопливо прошелся по кабинету.

Возле тумбочки, на которой стоял графин с водой, директор остановился. Приподнял стеклянную пробку с горлышка графина и, наклонившись, нюхнул. Так и есть, спирт!

Выпрямившись, Анатолий Иванович нахмурился. Кто это может быть? Не иначе совхоз «Партизан», у него только центральное отделение задолжало заготконторе две тысячи картофельных ящиков, не считая капустную клетку и яблочные. Но откуда управляющий отделением Антонов достает спирт? У «Партизана» спирта сроду, не бывало. Может быть, «Светлый путь»? У директора «Светлого пути» зять работает на химзаводе, однако они вроде бы ничего не должны конторе?