Борис Рощин - Открытая дверь

— Молчи, Настя, не оправдывайся! Отвечай, что спрашиваю: откуда и кто катит бочку? Говори, что знаешь, что слышала.

— Болтовня разная, Анатолий Иванович, слухи одни…

— Слушаю.

— Говорят, директор «Рассвета» Бельский с управляющим Еськовым бумагу на вас написали о неполадках на нашей овощной базе и о том, как вы у них в Волошово с заготовителем Гусевым гуляли.

— Так… Значит, Бельский с Еськовым? Куда написали: в район, в область? В ЦК?

— Говорят, нашим написали, в район.

— В район жалоба, гулял с заготовителем — чушь какая-то! Что еще, Настя, не мелочись?!

— Еще… От верного человека слышала: в областном сельхозуправлении о вас разговор был…

— Ну?!

— Снимать вас наметили, Анатолий Иванович. Сам начальник сельхоззаготовок Игнатенко Павел Павлович приехать должен. Говорят, на ваше место Петрусеву намечают из «Заготзерно».

— Вот оно что… — в раздумье протянул директор без малейшего волнения. — Петрусеву? А ты, Настя, знала и молчала?

— Да я, Анатолий Иванович, хотела…

— Меня много раз снимали и ставили, Настя. И сейчас, думаю, дальше Кушки не пошлют, меньше заготконторы не дадут. Местечко секретаря-машинистки у меня всегда будет, а Петрусева с тобой не сработается. Улавливаешь мысль?

— Улавливаю, Анатолий Иванович!

— Продолжай все улавливать, Настя. Иди работай.

Едва за секретарем-машинисткой прикрылась розовая дверь, Анатолий Иванович без раздумий уже взял графин и нацедил в стакан самую малость жидкости. Хотел было крикнуть Насте, чтобы принесла чего-нибудь запить, но вспомнил пижона-свояка с капитаном, разбавляющих сухое вино водой, и, саркастически усмехнувшись, неспешно и не гримасничая выпил. Сделал короткий энергичный выдох, легонько похлопал ладошкой по губам, потом задумался. Утверждая, что ему не страшны слухи о грозовых тучах, плывущих на него из областного управления сельхоззаготовок, Анатолий Иванович не рисовался перед Настей, а лишь реально и трезво оценивал обстановку. У него в руках находилось грозное оружие — выполняемый план. Этим оружием он разгонит любые тучи над своей головой, отобьется от стрел-молний Павла Павловича Игнатенко и, в худшем случае, поменяется с Петрусевой на ее «Заготзерно». Но медлить нельзя, необходимо прежде всего нанести контрудар директору совхоза Бельскому и управляющему Еськову…

— К вам можно, Анатолий Иванович?

— Да, да, пожалуйста, — приветливо откликнулся директор, поднимаясь навстречу Марии Никитичне. Теперь, когда рассеялись его подозрения о причастности председателя месткома к анонимным звонкам и письмам, Анатолий Иванович испытывал к Марии Никитичне самые теплые и даже нежные чувства. — Проходите, Мария Никитична, дорогая наша Мария Никитична, милый вы наш ветеран! Проходите, садитесь, я вас слушаю.

— Анатолий Иванович, я к вам насчет Ерашовой, — слегка смущенная необычайной любезностью директора, Мария Никитична присела на стул, — деньги мы для похорон Ерашовой матери собрали, а вот как с машиной быть? Я в похоронное бюро звонила, там сказали, что их машина на ремонте. Наша машина за грибами намечена…

— Да, да, Мария Никитична, за грибами. План по дикорастущим под угрозой. С планом шутить нельзя.

— С Леной-то Ерашовой как быть? Где она возьмет машину для похорон матери? Ведь она натурально большой ребенок. Прямо не знаю, как она там сейчас… Проведать бы надо ее, Анатолий Иванович? Я сама бы сходила, да меня в правление райпо на совещание вызывают.

— Да, да, необходимо проведать Елену Александровну и поддержать, — согласился директор и крикнул: — Настя, зайди!

— Вот что, Настя, — произнес Анатолий Иванович тоном, не терпящим ни малейшего возражения, — отложи все дела и немедленно отправляйся к Ерашовой. Проведай ее от имени всего нашего коллектива, купи цветы, дай соболезнование в районную газету. Передай, что насчет машины думаем и надеемся этот вопрос уладить. Действительно, такого безотказного работника, как Ерашова, мне на своем веку встречать не доводилось. Иди, Настя, отпускаю тебя для Ерашовой на весь оставшийся день.

Секретарь-машинистка вышла, не издав ни звука, а директор, взволнованный и как-то по-хорошему растроганно-размякший, подошел к председателю месткома и вдруг приобнял Марию Никитичну за плечи, проговорил тихо:

— Сами-то вы, дорогая Мария Никитична, как поживаете? Как внуки?

Председатель месткома хотя и уловила привычный запашок спиртного в директорской близости, однако виду не подала, ответила не без удовольствия:

— Растут, Анатолий Иванович, бегают. У них сейчас одна забота: поиграть, набегаться вволю.

— Пускай играют, пускай бегают. Настоящих забот на их век еще хватит. А у меня сегодня, Мария Никитична, и огорчение, и большая радость, — Анатолий Иванович круто изменил разговор. — Ведь я, грешник, в нехорошем деле вас подозревал — в анонимках. Да, да, не удивляйтесь, дорогая Мария Никитична, подозревал. И теперь очень рад, что ошибся в своих подозрениях, теперь все на своем месте. Не скажу, что мне приятно, когда вы меня открыто критикуете на собраниях, но за эту прямоту и принципиальность я не могу не уважать вас.

— Да зачем мне на вас анонимки-то писать? — искренне удивилась Мария Никитична.

— Зачем другие пишут? — вопросом на вопрос ответил Анатолий Иванович и выразительно посмотрел на розовую стеганую дверь, с немым намеком на секретаря-машинистку Пахомову. — Ведь я почему на вас грешил, дорогая Мария Никитична, — продолжал Анатолий Иванович с обезоруживающей откровенностью, — думал: Марии Никитичне скоро на пенсию, а поработать еще хочется, вот и собирает на меня досье, чтобы прижать…

— Ой, Анатолий Иванович, что вы такое говорите! — воскликнула Мария Никитична, и рыхлое бледное лицо ее порозовело. — Даже в жар кинуло…

— Простите меня, дорогая Мария Никитична, что мог подумать о вас такое, простите подлеца! Свой основной недостаток, свою, можно сказать, беду-болезнь я хорошо знаю и осознаю. Это, как вы совершенно правильно утверждаете на собраниях, «часто и в рабочее время». И даже сейчас малость в себе имею, каюсь! Но скоро для вас, дорогая Мария Никитична, и для всей заготконторы начнется новая жизнь…

Председатель месткома, слегка измотанная уже крутыми перепадами директорских откровений, насторожилась.

— …скоро вам некого будет критиковать. Ходят слухи, что мое место займет Петрусева из «Заготзерно».

«Ага, хрен редьки не слаще», — с удовлетворением подумал Анатолий Иванович, приметив, что Мария Никитична едва ли не поморщилась от этой новости.

— Конечно, у Петрусевой нет главного моего недостатка, — доверительно продолжал директор, — но, Мария Никитична, давайте с вами откровенно. Вы знаете Петрусеву лучше меня. Она пренебрегает мнением коллектива, это единоначальница, всех подминающая под себя. Я же своим главным достоинством считаю и горжусь им, простите за нескромность, — это умение ценить людей, умение распознавать в них доброе начало, не сковывать их творческую инициативу. Вот та основа, на которой зиждется постоянное выполнение плана, — тут Анатолий Иванович почувствовал в своих словах некоторую казенщину и попытался избавиться от нее: — Вы представить себе не можете, дорогая Мария Никитична, сколько мы с супругой натерпелись от этой анонимщины. Но даже тогда, когда подозревал вас (еще раз простите меня за это грязное подозрение), я не мог не видеть, как вы работаете, как искренне болеете за все и всех, и почти невольно испытывал к вам симпатию, — директор откровенно льстил председателю месткома, действуя по принципу «маслом кашу не испортишь».