Борис Рощин - Открытая дверь

Правда, «штабные» работники Заготконторы — бухгалтера, товароведы, лаборанты — в кабинете директора для доверительных бесед собирались не часто, а только по праздникам или иным каким торжествам. С грузчиками же, с трактористом и ремонтниками директор Заготконторы предпочитал встречаться как можно реже.

Если осенью, в сезон, Иван Александрович вволю общался с самым разнообразным обществом, вплоть до директоров совхозов, то сейчас, в глухое зимнее время, он довольствовался и общением с конюхом-возчиком Женей. Конюх Женя в своей непомерной жадности дошел до того, что по личному вызову Ивана Александровича для разбора конюшенных дел явился в директорский кабинет с одной лишь «маленькой» «Экстры», чем глубоко задел Ивана Александровича и возбудил его.

— Как ты смел, Женя, обкарнать Соловья?! — гневно воскликнул Иван Александрович. — И гриву срезал, и хвост не пожалел! Пропил волос-то?

Конюх Женя — унылый, узколицый мужичок с большим висячим носом и хитроватыми глазками, прошамкал беззубым ртом:

— На шиньон, Иван Александрович, на шиньон дочка просила.

— Врешь, Женя. Дочка твоя с мужем по заграницам ездит, зачем ей лошадиный шиньон? У нее натуральных париков небось хватает. Признавайся по-доброму, пока не осерчал я: продал волос?

— Продал, Иван Александрович, — конюх всхлипнул и отер глаза рукавом пиджака, пахнущего навозом. — Продал, взял такой грех на душу. Уж вы не взыщите, Иван Александрович. Не взыщите! — и конюх потянулся к «маленькой», стоящей возле директорского стола.

— Погоди, — строго остановил его директор. — За сколько продал?

— Да так, Иван Александрович, мелочишка одна. Одна мелочишка.

— За сколько, Женя? Ведь дознаюсь…

— За червонец отдал, Иван Александрович, за червонец. Как перед богом вам. За червонец.

— Наливай, — разрешил Иван Александрович.

Выпив стаканчик, директор не стал корить конюха и читать ему нотации, но предупредил строго:

— Чтобы в последний раз такое было, Женя! Соловей твой — конь, а не овца. Ведь на таком обезображенном коне в город выехать — люди засмеют. Позоришь Заготконтору, Женя!

Разгружать полувагоны Антоныч не любил: муторное это дело. Попробуй-ка из железной коробки без дверей доставать тару. Пока полный вагон — еще ничего, а потом, когда выберешь половину, ну как штаны через голову надеваешь. Кто только додумался тару в полувагоны грузить.

Грузчики установили две доски — одним концом на борт полувагона, другим — на эстакаду.

— Мы с кудлатым принимаем, — распорядился бригадир, — остальные наверх дуйте. Поосторожней кидай.

Вначале тройники скользили по доскам один за другим. Бригадир с Рыжим едва успевали укладывать их в штабель.

— Которые потяжельше, вниз клади, — поучал Антоныч парня, — для «шляпы» сухонький тройник подбирай, полегше который. Звать-то как?

— Александром.

— Сашка, значит. Не трут опорки-то?

— Ничего, спасибо. А ваше имя-отчество как будут?

— Антон Павлович, да все Антонычем кличут. Учишься-то где?

— В университете, в Ленинграде. На каникулах сейчас.

— По какой специальности двигаешь?

— Математика.

— Ага… Считаешь, значит.

— Считаю.

— А что, к примеру, считаешь? По крупности ежели взять, что можешь?

— Расчет полета физического тела к Луне могу сделать.

Антоныч недоверчиво покосился на Рыжего, примолк, вроде как обиделся. Крикнул:

— Егор, куда на голову валишь! По доске толкай, по доске, говорю!

Грузчики заканчивали выгрузку первого полувагона, когда на эстакаде появился заведующий базой с незнакомым человеком. На шее незнакомца висел фотоаппарат, на боку пузатая сумка. Незнакомец — молодой, розовощекий — прятал подбородок в пушистый шарф, смотрел на грузчиков из-под очков застенчиво.

— Вот они, мои орлы-голуби, — громко проговорил заведующий, — во всем городе таких орлов днем с огнем не сыскать. Герои, можно сказать, будней. Антоныч, иди сюда!

Антоныч подошел, поздоровался.

— Вот, Антоныч, из редакции газеты нашей районной, уважаемой, фотокорреспондент пришел. Из твоей бригады человека сфотографировать хочет.

— Лучшего работника, — подсказал фотокорреспондент.

— У нас все хорошо работают.

Фотокорреспондент выпростал из шарфа подбородок — нежный, тронутый белым пушком, постучал по нему пальчиком:

— И, пожалуйста, такого подберите, кто без этого… Сами знаете, какой сейчас антиалкогольный бум в печати. Очень осторожным быть приходится. Хотя я понимаю: в вашей работе без этого нельзя.

— Работа как работа, не хуже других, — недружелюбно буркнул Антоныч, перебивая фотокорреспондента.

Очкарик этот ему не понравился. Жмется к Голубе, будто не к людям пришел, а в зоопарк с мамой.

— Может, Пряника сфотографировать, Федора? — предложил Лука Петрович.

Антоныч усмехнулся, вряд ли Федор встанет под фотоаппарат.

— И еще, пожалуйста, — вновь подал голос фотокорреспондент, — во избежание нежелательных эксцессов, попрошу человека с незапятнанной биографией. Вы понимаете меня?

— В понятии, — сухо ответил бригадир и крикнул: — Егор, вылазь из вагона, фотографироваться будешь!

Фотокорреспондент долго вертел ухмыляющегося Кулик-Ремезова возле штабеля ящиков, ходил вокруг него, приседал, бегал, щелкал фотоаппаратом. Сам ожил, раскраснелся, запотел очками. Потом пристал к бригадиру:

— Товарищ Антоныч, хочется мне вас сфотографировать для газеты. У вас фотогеничное лицо, вы бригадир, значит лучший в бригаде. Кого придется на это место не поставят, проверенный должен быть человек. Правильно я понимаю?

Антоныч приметил, как Голуба пытается из-за спины незаметно дернуть фотокорреспондента за шубу, остановить его. Бригадир сменился с лица, потемнел, произнес жестко, глядя прямо в очкастые глаза газетчика:

— Я для вас неподходящий человек буду. Биография у меня с изъяном. Вор я. Вора бывшего сфотографируете?

Фотокорреспондент растерялся, сжался испуганно, ушел подбородком в шарф.

— Ай, ай, Антоныч, — укоризненно покачал головой заведующий, — резкий ты мужик. Пойдемте, товарищ фотокорреспондент, пойдемте. Не будем мешать работе. Вагоны в простой попасть могут.

Антоныч смотрел вслед удалявшимся в сумерках фигурам, и сердце его билось так, будто только что сбросил он со своих плеч стопятидесятикилограммовую кипу прессованной коры.

Из-за крыши овощехранилища выползала луна.

Последний полувагон выгружали грузчики в темноте, при лунном свете. Нет худа без добра: при луне в полувагоне работали без опаски, ящики на голову не падали, какой ни есть, а свет. Тройники шли сырые, на редкость тяжелые. Рыжий уже не поднимал их, подтаскивал к штабелю волоком. Антоныч кидал в ряды. Грузчики устали, работали молча. Сейчас скажи слово — и собьешь дыхание, выбьешься из ритма, сразу ослабеешь.