Иосиф Герасимов - Ночные трамваи

Светлана дернулась телом, посмотрела на нее и, видимо, желая помочь Кругловой, спросила:

— Вы что, видели, как Антон взятку брал? Сами видели?

Но Вера Федоровна не взглянула в сторону Светланы, она смотрела только на Петра Петровича, будто дочь его вообще для нее не существовала.

— Я показала на суде то, что надо…

— Как это «надо»? — усмехнулся Петр Петрович. — На суде показывают, что видели или твердо знают. Вот про это Света и спрашивает.

Тут вмешался Иван Иванович, он резко встал, прошел к столу, сказал зло:

— Ты, Петр Петрович, генерал. А деньги когда-нибудь такие, как эти шибаи получили, в руках держал? Ни хрена не держал! Вон Вера бухгалтер, и то эдакой суммой в наличности не имела. Я всю жизнь трублю, на самосвале ворочал, да и видел, как люди горбятся, но чтобы такие деньги… Да кто их за просто так людям отдаст?

— Мы сейчас не об этом, — твердо сказал Петр Петрович. — Это ты, Иван, в сторону уводишь. По закону они получили или не по закону? Суд посчитал — по закону. И твоя жена им эти деньги начисляла. Вот пусть она тебе скажет. Как?

— Законно, — кивнула Вера Федоровна.

— А я такого закона не признаю! — взвился Иван Иванович. — Когда одним можно столько-то… А другие — гнутся, гнутся, по копеечке собирают. Ты сам мне пенсию чуть ли не за христа ради отбил. Порядок?

— Утихомирь зло в себе, — прикрикнул Найдин. — Не о том речь сейчас. Я видел, как те люди работали. Дорога та дешево заводу обошлась и району. Дешевле, чем положено. Им по четыре рубля за квадратный метр платили, по государственным расчетам все семь полагалось… Они мастера. А мастер должен хорошо получать. Да не против богатства, добытого человечьим трудом, надо воевать, а против бедности или против бездельных денег… Ну, это другой спор! И я не о тех людях сейчас пекусь, а об Антоне… Ты, Вера, что на него показала?

Она снова испуганно вскинула ресницы, словно едва сдержала слезы:

— Не я одна. Кляпин вот.

— Это который Трубицына возит?.. Он-то тут как оказался?

— Трубицына в тот день не было, — ответил за жену Иван. — А Серега… Он не упустит, чтоб закалымить. Этот Топан за такими деньгами приехал, как его не подвезти? Вот и прибыл этот Кляпин.

Найдин вздохнул, снова отпил молока, сказал:

— Ну ладно, Кляпин так Кляпин. Ну а ты как, Вера?

И тут она не выдержала, плечи ее сразу обострились, заходили в нервной дрожи, она сжалась, словно боясь удара, и, как ни кусала губы, заплакала, сдернула с головы белую косынку, уткнула в нее лицо. Рыдания ее были тяжелы, со всхлипом. Иван быстро шагнул к ней, охватил здоровой рукой, прижал к себе, сказал Найдину с упреком:

— Ты что же, Петр Петрович, не знаешь… Она дважды из-за нервности в больнице лежала. Ты ее опять что, туда хочешь? Эх, Петр Петрович, — и такая пронзительная боль прозвучала в его словах, что Найдин не выдержал, отвернулся, сказал тихо:

— Ну ладно… Живите, — и встал, кивнул Светлане, чтобы шла на выход.

Странно как все происходило: после встречи с Потеряевым и Трубицыным Светлана чуть не запаниковала; ей четко представилось: круг непробиваем, все сцеплено меж собой всеобщим недоверием к Антону: мог, мол, и споткнуться… Кто же его знает? Разве можно подвергнуть сомнениям показания Кругловой?.. Но вот стоило Светлане побывать у нее, стоило увидеть ее мятущиеся глаза, нервный наскок Ивана, и что-то треснуло, но она еще не могла понять, что же именно. Казалось, ей еще более прийти в отчаяние, но Светлана насторожилась, ей вдруг вспомнилось, как Сергей Кляпин, когда она в первый раз приехала в Третьяков по вызову отца, сказал: «Антона учат». Кто учит? Зачем?..

Отец обратной дорогой переживал: не сумел себя правильно повести с Верой Федоровной, взял не тот тон, слишком уж крутой, требовательный, а с Кругловой, как с женщиной, много пережившей, да еще с незарубцевавшейся душевной раной, вести разговор надо было совсем по-иному, ведь она так и не дала прямого ответа: видела ли, как Антон взял деньги у Топана. Светлана вслушивалась в эти размышления отца и думала: вот и он почувствовал нечто неладное… Может быть, не надо спешить, глядишь, постепенно все прояснится. Это ощущение укреплялось в ней.

Она понимала: с Сергеем Кляпиным разговор был бы бесполезным. Он легко вывернется, если его не припрешь фактами… А бригадир Топан? Где он? Что с ним? Ведь Антон сказал: этот мужик серьезный, но он заболел, уехал к себе, на суде было зачитано его письменное показание да двое рабочих из бригады дорожников подтвердили, что собирали деньги, но и это Антон объяснил: в таких бригадах деньги всегда собирают на разные нужды, даже чтобы купить новый инструмент… Конечно же надо узнать, где этот самый Топан, но если он у себя в Молдавии, то не ехать же туда… «Если надо, то поеду», — твердо решила она.

Все как-то сплеталось, объединялось, но тут же и разваливалось. Она то думала о поездке к Кругловой, то о встрече с Трубицыным… Неожиданная мысль удивила ее: а ведь этот самый Владлен чем-то схож с Матвеем, она не могла точно определить это сходство, но они были явно людьми из «одного лагеря»… Если прикинуть внешний ряд поведения Матвея и Трубицына, то, конечно, сходство проявлялось легко: то же подчеркнутое спокойствие, сплетенное в единый поведенческий жгут, уверенность в своей правоте, весомость каждого слова, открытость и даже вроде бы бесстрашие, будто каждый из этих людей имел твердое убеждение, как надо жить и во имя чего… Да-да, все это было в Трубицыне, потому он так спокойно, словно самый рядовой житель города, шел с ракеткой от теннисного корта; легко, под взглядами любопытных, повел ее к своему особняку, будто все, что скажут о нем эти самые любопытные, его не трогало, так ведь обычно себя не ведут районные начальники, да и повыше, они любят строить из себя людей загадочных, всех держать в таинственном отдалении, а вот Трубицын… Да, конечно, между ним и Матвеем было нечто схожее. Но Светлана уж пережила свое восхищение Матвеем, поняла цену его независимости, и вовсе не история с Антоном отрезвила ее, просто пришло время, и постепенно стали обрисовываться истинные черты Матвея… Она уж пришла к пониманию этого человека, но боялась признаться себе, как всегда боятся признаться в собственной ошибке. Но Трубицын своей простецкой манерой теперь уж, после пережитого с Матвеем, не мог ее сбить с толку. Пожалуй, она бы занялась раскопками здесь, но… была комната, окрашенная в серый цвет, были ласковые руки Антона, его губы рядом: «Я сам еще не могу понять, что случилось?.. Зачем я им понадобился?.. В Трубицына я не верю. Тут я все прокрутил… Ну, был у нас спор: мол, стыдно руководителю крохоборничать, брать со всех подаяние. Но он ведь даже и не отрицал, что ему тащат, не отрицал, что и в область посылает. Мол, что поделаешь, — продовольственные трудности, надо поддерживать руководству друг друга. Да и расходы большие на всякие представительства… Нет, он это не скрывал от меня. Говорил: не им придумано, так уж ныне повелось повсеместно, а он от других отстать не может… Он, конечно, сволочь, но не такая, чтобы загнать меня в тюрягу. Да и зачем? Смысл?.. Боялся разоблачений? Чепуха! Таких разоблачений, о которых я говорю, ныне из мелкого начальства никто не боится. Вот если крупная игра… Конечно, я тут, в колонии, наслушался, как умеют прятать тех, кто шумит на всю округу, пишет в газеты, в Москву… Умеют прятать, целые системы для этого отработаны. Но я-то ведь не шумел. Не успел еще. Думал: вот построим дорогу, сделаем профилакторий, накормим рабочих, дадим им возможность отдыхать, тогда уж можно будет и в атаку идти. А то какая же атака, если ты еще никто. Может быть, Светланка, и неправильно рассуждал. Сейчас даже жалею. Все же попал бы сюда с твердым ощущением человека, пострадавшего за истину. А то… Нет, Трубицына я не подозреваю. Иной раз мне думается: надо искать причину моей беды не в каком-нибудь человеке, а в неком обстоятельстве… Но до этого я еще не добрался. Помоги мне».