Иосиф Герасимов - Миг единый

Чугуев проснулся в полдень и радостно удивился, что его до сих пор не потревожили. Он потянулся на койке, хрустнув суставами, и пружинно вскочил — так был обучен в армии. За широким окном в сером свете дня виден был каменный двор, загроможденный машинами. Чугуев по привычке отыскал глазами черную свою «Волгу», убедился, что выезд никто не загородил, удовлетворенно зевнул и стал надевать ботинки. Спал он в брюках и в рубахе и, оглядев себя, остался доволен: не очень помялся, спал не ворочаясь. Наверное, заснул сразу, как только рыжий Лешка, знакомый из Тулы, уступил ему свою койку в шоферской — так называли эту большую, на двадцать спальных мест, комнату министерской гостиницы. Все койки, конечно, были заняты теми, кто приехал с начальством на несколько дней, а Чугуева предупредили: два-три часа, и снова домой, — устраиваться основательно не было смысла.

— Ты ложись, Чугуев, на третью справа. Презентую, как говорится. Мне со своим в Электросталь мотаться, так что можешь до вечера пары пускать. Если, конечно, Надежда Трофимовна возражений не имеет. — Это он ляпнул зря. Тут было нарушение правил: Леша никому своей койки передавать не имел права, и Чугуев с тоской подумал, что Надежда Трофимовна, краснощекая и низкорослая блондинка с крепкими бедрами и вялой грудью, заерепенится, поднимет крик, как уж бывало не раз, и нужно будет, чтобы умаслить ее, тащиться в буфет за конфетами. И Чугуев решил про себя: «Черт с ней, в машине посплю…» Но Надежда Трофимовна шума не подняла, сделав вид, что не слышала Лешиных слов, и тот в благодарность, уходя, погладил ее по короткой пухлой руке. А может, и не за это погладил — уж очень раскраснелись щеки у Надежды Трофимовны…

В шоферской был умывальник. Чугуев с удовольствием умылся холодной водой, закурил и вышел в коридор. Надежда Трофимовна сидела в своем закутке возле шкафа. Перед ней на газетке высилась горка конфет — дань, собранная за нынешнее утро. Этих самых конфет, как уж давно заметил Чугуев, она поедала великое множество, казалось, что и питается только ими. Завидев Чугуева, Надежда Трофимовна приветливо ему улыбнулась:

— Чаю хочешь, Чугуев?

— Чаю хочу, — сказал он и вопросительно посмотрел на телефон.

Она поняла:

— Если бы звонили, позвала бы.

Затем решительным, мужским движением подняла с пола электрический чайник, не вставая вынула из шкафа стакан в казенном подстаканнике и налила:

— Пей, Чугуев, наслаждайся, только не захлебнись. — И хихикнула.

Сколько Чугуев помнил Надежду Трофимовну, она или была на кого-то зла, а может быть, и не на «кого-то», а просто — в силу своего характера, и только выискивала, на ком бы сорвать злость, или же находилась в игривом состоянии, поводила блеклыми, то ли зелеными, то ли желтыми глазами, поправляла обеими руками, прихватив на плечах блузку, бретельки бюстгальтера. Она и сейчас это сделала и уставилась на Чугуева.

— А что я тебя спрошу, Чугуев, — сказала она. — Сколько ты к нам наезжаешь, а вот ни тебе женщины не звонят, ни ты им?

— Ага, — согласился Чугуев.

Она шумно отхлебнула:

— Ненормальное дело, Чугуев.

— Ага, — кивнул Чугуев и, наслаждаясь, сделал несколько глотков — чай она заваривать умела преотлично, тут уж ничего не скажешь.

— Неужто так без любви и живешь?

— Ага, — снова кивнул Чугуев.

— Врешь ты все! — вдруг рассердилась женщина. — Чтобы такой парень и без этого самого…

— Без чего?

Надежда Трофимовна оторопело поглядела на него и опять поправила бретельки:

— Ну, ты мне дурочку не валяй. В святые все равно не годишься. Святые — они все бледные. А тебя отец, как работу, делал. Я ведь твой паспорт читала: в деревеньке вырос, на воздушке.

— В поселке, мать, — поправил он.

— А вот характер у тебя — пакость, — покачала головой Надежда Трофимовна. — Ну, зачем тебе меня обижать? Какая я тебе мать? Мне и тридцати нет.

Это могло означать и тридцать, и тридцать пять, и под сорок — по ней понять было трудно; она, наверное, и в шестнадцать была такой же расплывшейся и жадной в своем любопытстве к чужой жизни. Еще раньше Чугуев слышал, как она выспрашивала шоферов о тех, кого они возили. И к Чугуеву приставала — расскажи, мол, о своем — и сердилась, что не рассказывал. Черт их знает, этих любителей копаться в чужом! В гараже один из таких пристал: ну, как там твой хозяин? Первый раз Чугуев послал его подальше, во второй — прижал в углу, предупредив: еще раз сунешься, рука у меня тяжелая. Больше Чугуеву в гараже вопросов не задавали. А как он относится к хозяину, это уж его дело. Об этом ни одна душа в жизни не узнает. Возит — и все, в любой час, в любую погоду. Лишь бы колеса крутились!

— Хорош у тебя чай, Надежда Трофимовна, — сказал Чугуев, отодвигая стакан. — Умеешь заваривать.

— Ну, и на этом спасибо… — И внезапно прямо спросила: — А приятелю твоему, Алексею Степановичу, верить можно?

Он не сразу сообразил, что так Надежда Трофимовна назвала рыжего Лешку, а как только догадался, так сразу и подумал: «Вот как у них…» И спросил:

— В каком это смысле?

— Во всех смыслах, — строго ответила она.

— Во всех не знаю, — усмехнулся он. — Во всех, пожалуй, никому нельзя.

— Ну ладно, — сказала Надежда Трофимовна. — А если я ему поверю, эту работу брошу и поеду в Тулу детским садом заведовать, что тогда?

Чугуев насторожился: пообещаешь с три короба, человек с места сорвется, бросит жилье и дело, а там, на новом месте, неизвестно еще, как обернется. Конечно же Лешка из болтливых — балалайка без струн. Но за посулы свои отвечать должен, директора завода возит, серьезного мужика. Не первый год возит, — значит, у них есть какие-то свои отношения, и директор может его просьбу уважить. Но Чугуев знал: в Туле у Лешки — семья. И если у него с Надеждой Трофимовной… Тут Чугуев вспомнил, что не знает, есть ли у Надежды Трофимовны муж, да и вообще есть ли кто, он никогда ее об этом не спрашивал, а другие не говорили, и сейчас прямо спросить не решился…

— Это смотря с каким грузом подниматься.

— То-то и оно, — покачала головой Надежда Трофимовна, — груз-то большой. Мать старая да муж слесарь-водопроводчик. Хуже дитя слабоумного: никуда не пошли — в жизни сдачи не сберег, всюду компанию отыщет. Вот так.

— Зачем же тогда отсюда? Или работа не нравится?

— Дай-ка я тебе еще налью…

Надежда Трофимовна снова резким мужским движением подняла с пола чайник и, пока наливала, говорила:

— Эх, Чугуев, Чугуев, такая работа, как тут, на дорожке не валяется. Но такая история, Чугуев, детишек я нет сил как люблю, а своих завести возможности не имею по медицинским делам. Я с любой работы в детский сад сбегу, но в Москве мне на заведующую не попасть. А в воспитатели не могу, подготовки нет, да и зарплата маленькая.