Иосиф Герасимов - Миг единый

Он встал, взглянул на часы и вздохнул:

— Ну вот пока и все… Значит, через недельку я жду от вас ответа… — И, протянув Юрию Петровичу руку, добавил: — Просьба, Юрий Петрович, такая: сохраним наш разговор в тайне. А то, не дай бог, слухи расползутся.

— Конечно, конечно, — с готовностью кивнул Юрий Петрович.

Когда он вышел в приемную, то сразу увидел Суконцева; видимо, тот никуда и не уходил, дожидался здесь, и маленькие его глаза с жестким любопытством уставились на Юрия Петровича. Юрий Петрович снова ощутил необъяснимую робость перед этим человеком, он не способен был пересилить ее в себе. Суконцев ничего не спрашивал, но Юрий Петрович словно чувствовал его молчаливый приказ: ну, выкладывай! И Юрий Петрович неожиданно подумал: если он займет место Приходько и Суконцев сделается его подчиненным, неужто и тогда он будет робеть перед ним? И, к огорчению своему, признал: да, конечно же будет. Тут ничего не поделаешь! Этот рыхлый человек обладал какой-то странной властью, она ощущалась в каждом его движении, в каждом взгляде, и была эта власть выше всяких должностей и положений…

Они просидели полтора часа, просматривая бумаги. Суконцев работал быстро и решительно и, когда кончили, откинулся грузной спиной на спинку кресла. И Юрий Петрович вдруг догадался: Суконцеву не нужна информация, он и так все знает: и то, о чем говорил Николай Васильевич, и то, что за этим последует… Юрий Петрович не знает, и Николай Васильевич не знает, а Суконцев знает. И, поняв это, Юрий Петрович снял трубку и вызвал общежитие.

Едва он остался один, как мысль его заработала: надо все прикинуть! Уж он-то знал: самые заманчивые предложения могут таить в себе такие подводные течения, которые потом обернутся непоправимой бедой. Конечно же надо начинать с отрицания, хотя бы с первого, поверхностного вопроса: каковы потери?.. И сразу же обнаруживается, что их немало: потеря самостоятельности — на заводе у него всегда есть право выбора и, хотя над ним множество инстанций, самостоятельности у него все же больше, чем у главного инженера объединения. Это раз. Второе: эксперимент, который он начал и о котором думал как об основном деле своей жизни, так и останется незаконченным или же его завершат другие… Надежда на то, что он и на посту главного инженера объединения сможет одновременно вести дело на заводе, — иллюзия… Работа на новом месте поглотит его целиком. Ну и… потеря в заработке… Не в ставке, конечно, ставка здесь выше, а в премиальных. А это не такая уж малая сумма… Вот что обнаруживается даже при первом, поверхностном взгляде, а если сделать настоящий анализ…

В общем, надо думать, надо всерьез думать и советоваться. С кем? Прежде всего с Лелей. А может быть, и с Родыгиным. Но почему его вывели из игры? Прийти к нему и обо всем рассказать? Выложить все карты, как в тот переломный день, когда он положил на стол заявление об уходе, а Родыгин, даже не прочитав его, кивнул: «Хорошо, только говорить будем завтра. Приходите утром».

Утром-то и произошел разговор, перевернувший всю жизнь Юрия Петровича. Лист бумаги, лежащий на столе перед Родыгиным, был тем ножом, что обрубил все путы. Полукаров не обвинял директора, он говорил о заводе, об этом гигантском предприятии, где каждый цех — самостоятельное мощное подразделение; но не было у этого предприятия единства, оно состояло как бы из отдельных частей, и сумма их оказывалась меньше того целого, которое должно было быть получено в итоге. Завод напоминал некое бесформенное тело, которое порой охватывал паралич, вызванный несогласованностью в действиях. Он говорил, как лепил, словно бы под его руками была глина, придавал заводу форму единого организма… Он делал это легко, движениями опытного скульптора, и завод начинал видеться цельной системой. Безграничный простор открывался перед ним, словно его выводили из затхлого тупика, и это было так крепко, так основательно и логично, что переставало быть фантазией и становилось практическим руководством к действию…

Примерно через час Родыгин, выглянув в приемную, попросил никого не впускать, ни с кем не соединять, а часа через три они оба забыли о заявлении, и началась новая полоса в их жизни.

Летела вверх улица, мчался поток автомашин, но там, наверху, над крышами домов, не было движения — серое, сухое небо!.. Захотелось есть… Обычно Леля, когда он уезжал надолго, не отпускала его без продовольственной сумки и двух обязательных термосов — в одном кофе, в другом бульон.

Юрий Петрович обернулся, пошарил под задним сиденьем, нашел сумку. Значит, все в порядке, вот они выедут из города, и можно будет перекусить.

— Ну что, Михаил Николаевич, поспать удалось? — спросил он у Чугуева.

— Вполне, — ответил Чугуев, не поворачивая головы.

…Он был отходчив в гневе и потому сам не понимал, что с ним сегодня творится. Ведь было же отличное настроение, пока не столкнулся с этой дурной бабой. Забыть и не вспоминать! А вот поди ж ты — не отпускало. Он старался погасить раздражение воспоминанием о той нежности, что держалась в нем весь путь от Лебеднева до Москвы… Проснулся за пять минут до того, как звякнул будильник, проснулся, ощутив ладонью странное движение, будто стремительно перевернулся легкий, пушистый шар. Сон расслоился, он сообразил: рука лежит у Кати на животе. И тут же это движение повторилось… Катя не спала, она лежала, прислушиваясь к себе.

«Ты его слышал?» — спросила она.

«Он меня разбудил, — рассмеялся Чугуев. — Еще на свет не появился, а будит отца среди ночи».

Вот тут-то и зазвенел будильник, и заныло все тело в тоске — так не хотелось покидать теплую постель, отрывать от себя ласку Катиных рук и волос. Он коротко поцеловал ее в щеку, рывком вскочил, сразу от всего отъединившись, только нежность стала весомей.

Когда предстояло выезжать ночью или рано утром, Чугуев ставил машину под окном у Кати или возле общежития, чтобы не терять времени на поездку в гараж, и все же он едва успел к нужному часу. Юрий Петрович ждал его возле подъезда…

Черт бы побрал эту гостиничную бабу! Это же надо такое выдать — холуй, ему-то… Конечно, он успел насмотреться на разных шоферюг, что возят начальство, видел, как мотаются порой по московским магазинам со списочком, который дала начальническая жена, пока сам заседает в министерстве, видел, как носят вещички, готовят закуску и бутылку, а их хлопают по плечу: «Санька-Ванька, мой пер-р-рвейший друг, свой парень, не подведет», а тот и виляет хвостом, служит. Чугуев и дня так бы не прожил, ему и на самосвале хорошо — и заработок крепче, и время — легче: отработал смену и гуляй, а тут мотаешься весь день, еще вот и ночь прихватываешь, и никакого приработка, за что распишешься, то и есть — получай, подружка Катя… Нет, никаким бы калачом не заманили Чугуева возить начальство, если бы… Завгар сказал: «Сходи к главному, он себе водителя ищет… Не артачься, считай, что приказ. Не понравится, всегда уйти сможешь. Вольному воля — не мне тебя учить».