Иосиф Герасимов - Миг единый

«Здорово!» — сказал Чугуев.

«Здорово! — сказал Полукаров-старший. — К Юре?»

«Нет, — сказал Чугуев, — к тебе».

«Ну, тогда скидавай тулуп и бахилы. Видишь, как у нас голландку натопили».

Чугуев сбросил пальто и ботинки и в носках по чистым ковровым дорожкам прошел к столу, сел напротив Полукарова-старшего.

«Ну, говори, с чем пришел?» — спросил тот серьезно.

«На тебя поглядеть», — сказал Чугуев.

«Ну, гляди, — согласился Полукаров-старший и тут же спросил: — Курить будешь?»

«Буду».

«Тогда кури». — Полукаров подвинул к нему красивую пачку сигарет; Чугуев взял одну, умело размял.

«Ну вот, а Юрка не курит, — с удивлением сказал Полукаров-старший. — Или все же смолит?»

«Нет, не смолит, — ответил Чугуев. — Железно. — И неожиданно спросил: — Верно говорят: ты из мертвяков в живые вернулся?»

Полукаров-старший долго смотрел на него, и в глазах его медленно таяло веселье. Он притянул к себе Чугуева, прижал к груди, провел теплой ладонью по голове, и сразу же Чугуев почувствовал себя маленьким. Это ощущение своей беззащитности перед необыкновенной лаской запомнилось ему надолго. И еще запахи: хорошего табака, свежего белья и чего-то непередаваемого, для себя Чугуев потом определил: «Силой пахло…»

С этого дня все и началось. Чугуева тянуло в этот странный пристрой больше, чем домой, — чтобы видеть широкого, седого человека, который мог рассказывать бог весть какие небылицы так, что верилось каждому его слову. Чтобы видеть и слышать его, Чугуев постарался подружиться с Юркой, хотя тот и шел на это неохотно.

Про отца Юрка так объяснил Чугуеву: завел себе в Москве другую женщину, а мать была горда: как только узнала, сразу же и уехала. Полукаров много раз просил ее вернуться, но она как отрезала: «Он для меня все равно что умер». Прошло время, отец опять попросился, мать и сдалась.

Юрка рассказывал это зло, а закончил с презрительной ноткой: «Слабый она человек…» Чугуев удивился: «А чего слабый? Он же к себе вернулся». Юрка ответил: «Плохо ты понимаешь. Если раз решил, второй раз не перерешают. По слабинке всегда бьют. Ладно, я ей слово дал: с ним поладить. Ничего, полажу».

Чугуев вскоре забыл об этом разговоре, уж очень нравился ему Полукаров-старший, потому и старался покрепче завязать дружбу с Юркой.

Объединило их одно дело. У Чугуева была лодка. Вообще-то она принадлежала отчиму, но тот постоянно хворал и лодкой не пользовался, да и мотора не было. И Чугуев заявил Юрке: если смастерить мотор, лодка станет общей. И они под руководством Полукарова-старшего, взявшего на себя инженерную часть, принялись за дело. К весне закончили, и началась рыбалка. Длилось это недолго. Полукарова-старшего срочно вызвали в Москву, а недели через две после его отъезда кончилась и его недолгая дружба с Юркой…

К тому времени у них образовалась маленькая компания: Юрка привел как-то тонконогую, глазастую девчонку, была она из музыкальной школы, Чугуев среди той ребятни и не знал никого. Оказывается, Юрка с ней уже год как дружил, И стали они втроем мотаться на моторке, загорать на пляже, а потом девчонка пришла и сказала: «Мальчики, у меня день рождения, но ничего дома не будет, мама больна».

И Чугуев ответил: «Тогда тут будет. Сыпьте гроши, у кого сколько есть, я за бутылкой сгоняю».

Девчонке это очень понравилось, а Юрка заупрямился:

«Не надо вина».

Но девчонка сказала:

«Будь мужчиной».

Тут уж ничего не поделаешь, хочешь не хочешь, а надо соглашаться. Чугуев смотался в магазин, купил бутылку портвейна, и на конфеты у него осталось. Там же, в магазине, стащил с прилавка, где торговали водой, три бумажных стаканчика, и они устроили прямо на берегу пир. Юрку вырвало, он побледнел, они довели его до дому и распрощались, а Чугуев пошел провожать девчонку, потому что уже стемнело и она боялась идти через парк, — это был большой парк, под него расчистили участок леса, и здесь легко было заблудиться.

Он потом не раз вспоминал, как все было, и потому точно установил для себя вот что: когда вошли они в березняк, он положил ей руку на плечо — только для того, чтобы ей было не так страшно. Но как только он положил ей руку на плечо, она прижалась к нему. Тогда он повернулся, и они оказались лицом к лицу. Тут он сразу же решил, что надо делать: у него уже была девушка, правда, старше его лет на пять, и она кое-чему его научила. Он прижал к себе тонконогую и поцеловал, тут же подумав: сейчас она даст ему по морде — ведь всегда держалась гордо и задирала нос. Но она не ударила его, а когда он оторвался от ее пухлых губ, все еще продолжала к нему тянуться, тогда он сунул руку ей под платье, но тут случилось неожиданное — она ударила его ногой в живот. Он скорчился от боли, выпустил ее, и она убежала.

На следующий день, где-то после обеда, он привел к моторке и, увидев Юрку, сидящего на берегу, крикнул ему: «Привет!» Юрка не ответил. Встал и пошел к нему. Очень спокойно, так, что и нельзя было предположить, что ударит. Но он ударил, и так сильно, что Чугуев оказался на земле. А когда потряс головой и пришел в себя, спросил: «Ты чего?»

Юрка приподнял его за грудки и снова ударил — здоровый, черт. Чугуев был, пожалуй, посильнее и в драках больше поднаторел, но он испугался: Юрка шел на него не моргнув глазом, как будто и не ударить хотел, а сделать нечто такое, что должно запомниться навсегда.

Вот так у них все и кончилось. Впрочем, Полукаровы недолго прожили в поселке — в то же лето они уехали в Москву, а осенью «стандартный» дом снесли, а вместе с ним и деревянный пристрой с обитой стальными листами дверью.

Как-то зимой Чугуев встретил в Доме культуры ту девчонку, и она ему объяснила, в чем дело: «Я Юре рассказала. Мы поклялись всю жизнь говорить друг другу правду». И он ей сказал: «Ну и дура!» Она напряглась и с таким холодным равнодушием глянула ему в глаза, что Чугуев понял: он для нее пустое место, нуль, и все происшедшее в березняке ровно ничего не значит: испытала силу своей женской власти, не более того… Вот что он понял тогда и потому инстинктивно сторонился холодных и волевых женщин, ожидая от них подвоха. И все же однажды не уберегся. Но это особая статья…

А с той поселковой гордячкой он иногда сталкивался — то в Доме культуры, то на улице, но она демонстративно не узнавала его. Потом он о ней забыл и не вспомнил бы никогда, если бы…

Он довез Юрия Петровича до дому. Тот пригласил: «Идемте, Михаил Николаевич, вы должны знать, где я живу». Они поднялись на третий этаж. Юрий Петрович позвонил, им открыла женщина. Чугуев не разглядел ее лица, в коридоре было полутемно, но сразу догадался, что это она и есть. Может, по голосу узнал, голос у нее был редкий — низкий, грудной, красивый… А может быть, потому, что весь день вспоминал, как они расстались с Юрием Петровичем. Но она и тут сделала вид, что не узнала его, хотя в упор рассмотрела еще в прихожей.