Иосиф Герасимов - Миг единый

— Почему так медленно едем?

— Местность такая, — тотчас отозвался Чугуев. — На полную катушку жмешь, а мотор не тянет.

— Странно…

— Ага… По-разному говорят. Мол, магнит сильный в земле… — Он неожиданно смутился. — Да я не знаю. Не тянет — и все. — Он припал к рулю, пошел на обгон самосвалов, шея его напряглась, покраснела, и казалось, он сейчас всей своей силой пытается помочь машине и, когда самосвалы остались позади, сказал, хмурясь:

— Возможно, танки. Тут ведь крепкая война была, и этих танков в болоту и под дорогой… — В голосе его Юрий Петрович уловил обиду; видимо, Чугуеву показалось, что Юрий Петрович с недоверием отнесся к его сообщению.

— Возможно, вполне возможно, — чтобы успокоить его, ответил Юрий Петрович и заметил, как расслабились крутые плечи Чугуева, словно он освободился от чего-то невидимого, давившего на него. Юрий Петрович усмехнулся про себя: обидчив этот Чугуев, если что-нибудь не по нему, сразу нахмурится, затаится, бог весть о чем он думает в такие минуты. Леля сказала, узнав, кого он взял себе в шоферы: «А ты всерьез рискуешь. У этого парня наверняка комплекс обиды и счет к тебе». Но он ответил: «Это не имеет значения, шофер он хороший». И Леля спорить не стала…

«Волга» набрала прежнюю скорость, и теперь четко обозначился лес, густая тень поглощала дорогу; и едва они въехали в эту тень, как сразу же изменился звук мотора — стал глухим, расплывчатым, и эта перемена, по странной прихоти ассоциации, почему-то напомнив шелест стальной полосы под валками на стане, когда увеличивают степень обжатия, заставила Юрия Петровича мысленно вернуться к цеху холодного проката, где сегодня очередные испытания…

— К шести должны быть на заводе, — сказал Юрий Петрович.

— Помню, — кивнул Чугуев. Теперь красная полоса на спидометре перевалила за сто двадцать.

За год, что они ездили вместе, Юрий Петрович не замечал, чтобы Чугуев чему-нибудь радовался или удивлялся, о чем-нибудь всерьез тревожился или беспокоился, он реагировал только на распоряжения и отвечал, если его спрашивали. Юрий Петрович угадал, что так будет, в первый же день их встречи, когда этот человек вольной походкой прошел от дверей кабинета к его столу, насмешливо уставился, ничем не выдав, что узнал своего одноклассника, и только позднее не выдержал и спросил: «Так вы что же, меня не узнаете?» — и Юрий Петрович ответил: «Узнаю… Очень даже хорошо узнаю, Михаил Николаевич». Вот этот-то короткий разговор и отбил черту между их прошлым и настоящим, и ничего больше не надо было объяснять и выяснять — все сразу стало на место, каждый делал свое дело. И это устраивало Юрия Петровича: автомобиль был для него всего лишь средством передвижения — и Юрий Петрович только сетовал порой, что средство это при нынешних темпах несколько устарело. По его настоянию завод зафрахтовал, у Аэрофлота самолет. Его использовали для связи с заводами-поставщиками и смежными, и это оказалось дешевле, чем отправлять туда на месяцы толкачей.

Юрий Петрович привык к молчанию Чугуева, да и до него старался брать малоразговорчивых. Он любил поразмыслить во время езды — сколько чудесных идей возникло у него именно в поездках! — и раздражался, если его отвлекали. Но молчание Чугуева было особым. Этот человек с расплющенными, тяжелыми ладонями, которые легко, даже нежно покоились на баранке руля, словно бы воздвиг между собой и Юрием Петровичем прочную стенку, и за ней Юрий Петрович чувствовал себя надежно. Поначалу он ощущал — его оберегают, потом это ощущение укрепилось, стало обыденным, может, поэтому ему так легко думалось в машине. Здесь был особый мир, в который никому не дано было проникнуть, мир этот принадлежал Юрию Петровичу, только ему одному.

Он взглянул на часы: пожалуй, поспеют к шести. Сегодня там испытывают в очередной раз стан бесконечной прокатки… Почти шесть лет ушло на то, чтобы осуществить идею, которая возникла у Юрия Петровича, когда он еще и начальником цеха не был. Его не устраивала работа пятиклетьевого стана: рулон стали подавали на приемный стол, потом — к разматывателю, и начиналась долгая возня с заправкой — конец стальной ленты надо было пропустить через валки, а потом закрепить на моталке. Почти треть рабочего времени стана уходила на вспомогательные операции, которые делались в основном вручную. Какая же, к черту, новая техника! Юрий Петрович хотел установить автоматический заправщик полосы, но из этого ничего не выходило: получалось или слишком громоздкое сооружение, или же безумно дорогое. Тогда он нашел компромиссное решение: увеличить рулоны стали. Но и это оказалось непросто: рулоны ведь поступали из цеха горячего проката, и нужно было там перестраивать всю работу. Тогда решили сваривать полосы. Соорудили специальный аппарат электросварки. Постепенно выяснились недостатки и этого метода. Надо было менять все вспомогательное оборудование стана — оно не выдерживало рулон такого веса, да и краны не справлялись, и сварка часто оказывалась некачественной, при прокате полоса рвалась на швах… Вот тогда у Юрия Петровича и возникла идея: процесс должен быть б е с к о н е ч н ы м. У стана должны быть такие устройства, чтобы они выпрямляли, растягивали и отлично сваривали полосы и делали бы это автоматически. Тогда через стан пойдет непрерывным потоком стальная лента. Эта идея волновала его все время, и, чем бы он ни занимался, она была на особом контроле, и когда наконец они нашли приемлемое решение, начали его осуществлять, он задумался: как сделать весь металлургический процесс бесконечным — от сталеварения до выпуска готовой продукции. Это стало его мечтой, настоящей инженерной мечтой — создать новый цех, нет, новый завод — весь на автоматике, с самым минимальным числом рабочих… Но это впереди. Впрочем, не так уж и далеко. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался, он в первую очередь оставался инженером. Машина была его призванием, и когда о нем заговорили: главное дело Полукарова — управление, он к этому отнесся несерьезно, потому что рассматривал завод как большую машину, которую надо изучить, чтобы легче и проще было управлять ею. Ему казалось нелепым, когда пытались управление выделить в самостоятельную отрасль; для него все было взаимосвязано: машина, которая никогда не бывает совершенной, и управление ею, где настоящий специалист всегда найдет самые простые и экономичные способы, чтобы попусту не тратить свою энергию. Он убедился в этом в первые же месяцы работы на заводе, но по-настоящему ему удалось развернуть их и проверить, когда стал начальником цеха.

Соколовский, который прежде возглавлял цех, взял да и ушел на пенсию. Никто этого не ожидал. Соколовский был крепкий мужик, высокий, широкогрудый, с густой шевелюрой — в ней лишь едва пробивалась седина. На него заглядывались молодые работницы — в таких мужиках чувствуется нерастраченная сила. И когда ему исполнилось шестьдесят, в это даже не хотели верить: уж очень трудно было назвать его стариком. И еще больше удивились, когда он сказал: «Все. Покою душа страждет. Устал я от всей этой суеты. Хочу для себя пожить».