Алексей Пантиелев - Белая птица

Странный звук поразил Карачаева. Он вслушался, его передернуло. Кто-то передразнивал песню на разные голоса. Георгий шагнул в коридор и сквозь пыльную завесу света увидел — он!

Это был немолодой человек в поношенной бесцветной гимнастерке с отложным воротником без петлиц. От шеи до глаз он зарос золотистой щетиной. Золотистый пух сиял на его лысоватой голове. А в синих, как у младенца, глазах стояли слезы…

Он сидел в темном углу неспокойно. То и дело его голова приникала левым ухом к плечу, точно прислушиваясь. Кожа на лице наплывала на левый глаз, губы судорожно вытягивались, стремясь достать пуговицу на левом кармане гимнастерки.

Легко и смело высоким нежным тенорком выпевал он верхние ноты, как бы золотой каемкой обшивая края песни, но вдруг его толкало в затылок, он тянулся губами за пуговицей, и из его горла вырывалось подлое срамное завыванье. Судорога гнула, трясла его, и он уже не мог умолкнуть. Он мучился… и наслаждался тем, что поет.

Жалко было человека, как собаку, которой медведь распорол живот.

Георгий подошел к нему после песни — прикурить.

Они вышли в тамбур. И оказался лысоватый человек в гимнастерке моложе Карачаева на год!

Где контузило? На границе. Еще на действительной, японским фугасом. Куда едем? Туда же! Правда, вольнонаемным, но по оружейной части. Одинок? Это как понимать. Есть надежда жениться. А плакал? Об том особый разговор.

Георгий всю жизнь любил петь в хору — и про маков цвет, и про вихри враждебные. Не замечая, что кричит, он сказал оружейнику, что не помнит случая, когда был бы одинок. Но тотчас поморщился, дергая себя за мочку уха. И говорить так не следовало этому человеку. И был один такой случай!

Рассказать? Ну, если уж начал…

От старого алтайского рудника, где работали Карачаевы, до ближайшей деревни — верст семь с гаком, а что такое гак, русский человек знает. И все же рудничные парни ходили туда под воскресенье и в престол. Девки в Синих Горках были не веселей и не краше, чем в рудничном поселке. Но деревенские были заказаны, за них кости ломали. Потому и шли в Синие Горки. За младшим Карачаевым примечено было, однако, самое худшее — не наше, нездешнее, мудреное обхождение с ихней сестрой, бабским сословием. За это полагался суд скорый и неправый, как иноверцу.

Подстерегли его одного на опушке, в полнолунье. Обложили, точно медведя. И погнали, свирепо улюлюкая, заломным лесом, стороной от дорог и троп, по большому кругу, до которому ходит от охотника красный зверь.

Гнали без устали до рассвета… Подступиться к нему не отваживались. Бил он, как конь копытом. Ну и он тоже не упирался, убегал, растягивая погоню, как собачью свору, и только обходил скалистые взгорки, чтобы не дать подобрать камня. Камнем и з д а л я́ убили бы.

В молодом березняке выскочила на него большая серая собака с поджатым хвостом. Он не придал значения зеленому огню в ее глазах, горбатому седому загривку и хотел ободрить ее пинком в зад. Когда же она метнулась и растаяла на глазах, как оборотень, не подав голоса, лишь клацнув белыми клыками, он смекнул, какой она породы, и тоже оскалился.

Он шел в кольце, кругом все вопило, трещало, мелькали огоньки цигарок, но чувствовал он себя гордо — этаким матерым красноглазым секачом с железной шеей и быстрыми ногами, которого гнали шавки. Тогда ему нравилось быть одиноким, быть страшным. Он и сам мог бы убить под горячую руку. Он и впрямь не был человеком.

По сей день вспомнишь, сердце бьется…

Оружейник, посмеиваясь, покрутил головой. Прикурил от старой новую и насупил золотистые брови, ожидая. Он понял, конечно, что Георгий недосказывает.

А недосказывал Георгий про свою теперешнюю жизнь. Недосказывал он то, что вот нынче, как это ни странно, как ни смешно говорить, опять он испытывает будто бы то же самое, что в ту давнюю сумасбродную ночь: кругом свист, вой, треск, как на большем пожаре, а он идет, бежит в кольце травли, не разбирая пути, не ощущая себя человеком, хотя живет не в лесу, строит самолеты. Но он уже не гордится тем, что его побаиваются… Ему совестно, что он один… Он сам становится опаслив и недоверчив в последнее время. Впрочем, быть может, все это ему мерещится… Чары, видите ли, Антоннова!

Оружейник ни о чем не расспрашивал, а, словно бы настраивая собеседника, принялся со смешком рассказывать про себя.

Звать Куприяном. Фамилия — Силкин. Родом из Тулы. Значит, понимай: слесарь тульский. Был певцом… Мог — арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» русского композитора Чайковского. И за то звали соловьем. На самом деле порядочный был петух. Уважали женщины… А теперь смотрят, как дети на морскую свинку. «С-свин… ку-ку…» — сказал Куприян, виновато улыбаясь и восторженно блестя синими глазами.

Карачаев отвернулся, истомленный болью за этого человека, с трудом сдерживаясь, чтобы не усмехнуться.

— На ком же ты женишься?

— Б-а-аб…очка есть у-у-…дна. Я, когда с ней, не-не-не… Ну, то есть, не дергаюсь, как сейчас, видишь? Она пограничница тоже, повар. Накормила меня один раз случайно… и сы…сы…сдурела, веришь? Ты бы как на моем месте?

— Жена! — сказал Георгий, глядя в глаза Куприяну. — Верю. Жена — это все.

И почувствовал Карачаев, что окажет Куприяну Силкину то, о чем никому до того не говорил (и прежде всего — Анне), то, о чем избегал думать, но думал непрестанно.

— Ну как?.. По домам, что ли? — спросил внезапно Карачаев, потирая себе мочку уха.

— Мо-ожно, — тотчас ответил Силкин.

В вагоне спали. Георгий лег на полку, закрыл глаза. Однако душа не разряжалась. Он встал и пошел в тамбур. Куприян был уже там с непочатой пачкой папирос. Он ждал.

Слушай, Куприян, друг неслучайный, понятливый… Славно ты слушаешь. Музыкальный у тебя слух…

Хочешь, расскажу тебе об одном человеке?

Обыкновенный человек… Моложавый, даже молодцеватый. Носит китель, сапоги. Держит при себе два платка, один — носовой, другой — для сапог.

Был бы красив, если б не морщины. На лбу — ни одной, а на щеках и губах — как у большого мудреца или страстотерпца. Борода растет реденькая, нерусская, зато на голове волос густейший, стального цвета, с проседью. Жаль, стрижется под машинку. Глаза карие, чистые, как у тебя, но ресницы белые, как щетинка.

Интересно, что он не женат. И никто никогда не замечал, чтобы он смотрел на женщину, как мы смотрим. Можешь ты представить себе человека, который не искал бы ее… как вино, как хлеб с солью?

Болтали, правда, что он прячет будто бы молоденькую, ревнивую. Враки! Холостяк… Знаешь, почему? Женщина требует все-таки игры, скажу проще — обмана… Говорят, это ей нужно. А он человек честный. Как сказано у древних, без страха и упрека.

Не подумай, что он так уж узок. Подначитался, пообтесался, разбирается не хуже нас с тобой. В чем? Во всем. Но прежде всего — в кино, не пропускает ни одного фильма.