Юрий Благов - Аншлаг [Рассказы о цирке]

Ох, вспомнил сейчас это и покраснел… Точно такую надпись я сделал и на книжке, подаренной поэту и редактору «Крокодила» Сергею Швецову. Впрочем, чего краснеть — они оба мои учителя: один на эстраде, другой — в литературе! Но вообще-то с надписями на книжках мне просто не везет! Подарил одной семейной паре книжку, написав:

А супруги вскоре разошлись, и взять книжку с такой надписью в новую жизнь никто из них не пожелал. Вот так!

Нельзя сказать, что при моем актерском образовании вход в литературу проходил гладко. Помню, в газете «Советское искусство» в пятидесятые годы ввели отдел юмора, и я, примкнув к дружному хору, поносившему комедию В. Дыховичного и М. Слободского «Три опровержения», опубликовал такое:

«Падежей не знаешь! — завопил при встрече А. Безыменский, вместо того чтобы поздравить дебютанта, и добавил: — Осрамился на всю страну…»

А над письменным столом Сокольского для любителей посидеть в кабинете и потрепаться висел ехидный плакат: «Скажи-ка дядя, а недаром?» Кстати, вот еще плакат: «Автор! Не говори о рукописи, пусть рукопись скажет о тебе…» Где, по-твоему, мог красоваться такой афоризм?

— В редакции? В издательстве?

— В литчасти Московского цирка! Там, в темпом закутке восседал литсотрудник Павел Герман, а заходили три-четыре автора в год, да и у тех он удивленно спрашивал: «Как вас сюда пропустили?..» Тем не менее такой плакат висел.

— А Сокольский конферировал?

— Еще бы! Я помню такую его репризу. Если публика принимала концерт вяло, он доверительно сообщал: «Когда я прихожу домой, меня мама всегда спрашивает: „Ну как, Коленька, прошел концерт?“ И радуется, если хорошо… Так что же в конце концов вам моя старушка плохого-то сделала???»

Не чурался Сокольский и эпиграмм. Поскольку иные наши песни сильно смахивали друг на друга, он с эстрады вопрошал:

В тридцатых годах, когда с промтоварами было неважно, конферансье А. Гриль, после шуточного финского танца, исполнявшегося в галошах, по секрету сообщал публике: «Это не очень сложный номер. Самое сложное в нем — суметь достать галоши».

А когда Киев только начинал отстраиваться, Тарапунька на эстраде уверял, что Крещатик на пятьдесят процентов уже закончен!

«Как так?» — горячился его партнер Штепсель.

«А так… Дома там будут стоять не впритирку, а с промежутками».

«Ну и что?»

«Так вот, домов еще нет, а промежутки готовы…»

Раньше «подсадка» практиковалась не только в цирке, но и на эстраде. Конферансье жаловался: «С виду я здоров, но часто обращаюсь к врачам — к невропатологу, ларингологу, гинекологу…»

«А ты к ветеринару сходи!» — раздавался голос из зала.

Конферансье невозмутимо продолжал: «Был и у ветеринара, но он сказал: вы совершенно здоровы, какой дурак вас ко мне послал?»

В военные годы в Доме писателей конферансье М. Гаркави однажды начал концерт двумя строчками, одна из которых симоновская:

А в конце войны каждый взятый нашими войсками город Гаркави зарифмовывал сам, и получалось так:

Нефть, правда, не едят, но успех артисту гарантировала не изящная словесность, а Советская Армия.

Кстати, для праздничных концертов всегда не хватает конферансье, и однажды был приглашен молодой актер, который спросил у И. Козловского:

«Как вас объявить?»

«Очень просто, — ответил знаменитый певец, — солист ордена Ленина Академического Большого театра, лауреат Государственных премий, народный артист Советского Союза, профессор Иван Семенович Козловский».

«Как, как?..»

Иван Семенович оценивающе оглядел юношу и сказал:

«Можете объявить короче: солист Большого театра, народный артист…»

«РСФСР или СССР?» — перебил юноша.

«Не надо ничего! — рассердился певец. — Объявите просто: Козловский».

Растерянный юноша выскочил на эстраду и гаркнул:

«Лемешев!..»

— Что же, конферансье сами придумывают свои репризы?

— В основном сами. А иногда и придумывать было не нужно. Гаркави, который был очень толст, по ходу концерта рассказывал, как в Уральске к нему подошел дежурный аэропорта и спросил:

«Гражданин, сколько вы весите?»

«130 килограммов».

«Не пойдет».

«Что „не пойдет“?»

«Полагается не больше, чем сто».

«Так что же, вы меня резать будете?..»

Дежурный подумал и сказал:

«Резать не будем, а разницу оплатите как за багаж».

— Говорят, будто юмористы, в частности писатели, в жизни люди мрачные и замкнутые.

— Не убежден! Взять, например, Эмиля Кроткого. Его представить без экспромтов просто невозможно. Для него острить было все равно что дышать. На предложение женского журнала сотрудничать в нем, он ответил:

О нем можно рассказывать бесконечно. Однажды грипп не заставил Кроткого отказаться от концерта в МАИ (Московском, авиационном институте), но он предварил выступление такими словами:

Когда в мастерской «Агитплаката» один поэт предложил лучшие работы делать на шелку, Кроткий тут же откликнулся экспромтом:

Как-то в одной редакции Эмиль Кроткий сказал:

А на именины писательницы Д. художник И. принес торт, оказавшийся черствым.

«В каком магазине вы купили этот торт?» — спросила хозяйка.

Бывший в числе гостей Кроткий ответил за художника:

«В комиссионном».

Кроткий до последнего часа оставался верен себе, о чем я написал стихотворение, ничего в нем не выдумав.