Владимир Комиссаров - Старые долги

Несколько раз Юрчиков натыкался в журналах на статьи Соловьева, в которых он одобрительно писал о работах Геннадия, точнее о работах, которые ведутся в стенах института.

— Это же для прессы, милый, не обольщайся! — предупреждал Василий Васильевич.

Через два года стало ясно: друзья не зря предостерегали его. Сделано было немало, но все по мелочам — ни одной самостоятельной разработки. Он сказал об этом Василию Васильевичу прямо, без обиняков, тот ласково положил ему руку на плечо:

— Ты прав! Время пришло: дерзай! Вот твоя тема…

Получив тему, Юрчиков, благодарный и счастливый, работал над ней год самозабвенно, без отдыха, пока не убедился в бесполезности поиска. В отчаянье он опять бросился к Соловьеву; тот рассердился:

— Стыдно! В науке, милый, все ценно. Ты сделал многое — доказал, что этот метод неэффективен, следует идти по другому пути…

Юрчикова премировали месячным окладом. Сгоряча он решил было отказаться от премии, однако не выдержал, взял — в кармане и рубля в то время не нашлось бы.

В новой книге Соловьева целая глава посвящалась исследованиям Юрчикова. Тот не знал, радоваться ему или возмущаться. Радоваться было вроде бы нечему, результат оказался нулевой, возмущаться тоже не было оснований: Соловьев писал об исследованиях своего ученика с уважением, даже в двух местах дал к ним прилагательное «важные». Тогда-то Геннадий и подумал впервые: «Уйду! Надо уходить, пропаду здесь!»

Через год в общем-то случайная мысль стала решением. Василий Васильевич, узнав о нем, очень разволновался. Он упрекал Юрчикова в малодушии, обещал дать интереснейшие темы. Потом сказал твердо:

— Брось даже думать об этом, никуда не уйдешь! Ты хочешь сразу слишком много, так не бывает!

А через неделю неожиданно сообщил:

— Нашел я тебе место — лучше не придумаешь. Руководящая работа, оклад в два раза больше твоего, положение… Через два-три года замечать нас, грешных, не захочешь…

Юрчиков согласился не раздумывая. Заколебался он лишь там, в институтском коридоре, встретив Билибина, и вновь утвердился в своей решимости, когда тот равнодушно прошел мимо. Может, и прав Иннокентий: способности — это еще не призвание? Призвание раз и навсегда, что бы ни случилось, как бы ни повернулась жизнь. Подвиг духа! Одержимость! Аутодафе на костре вдохновения! Выходит, он, Юрчиков, не готов к аутодафе… Во славу Соловьева? Верно. Не готов!

Но разве в этом дело? Раньше он жил в мире формул, координат, констант и переменных — их призрачный мир казался куда более вещественным, чем сама реальность. Теперь Геннадий лишь вспоминал о нем, как вспоминают о прошлом, безвозвратном. Значит, и впрямь не призвание!

…За стеной похрапывал Иннокентий Павлович; Геннадий лежал на диване, вздыхал и прислушивался к тихим ночным шорохам за окном. Интересно, где шляется по ночам Светка? Вчера ее провожал из института новичок из второй лаборатории — здоровенный лоб с медной цепкой на бычьей шее, в клешах с пуговицами понизу, с походочкой штангиста: брюхо вправо, брюхо влево, ноги лень переставлять. С утра Юрчиков побежал наводить справки у ребят об этом типе; ничего особенного, даже не штангист, сечет слабо, хиппует… Что могла найти в таком Светка? Впрочем, не хватало еще ему следить за Светкиной нравственностью! Не маленькая уже!

Юрчиков приехал в Ярцевск, когда Светка ходила еще в подростках — этакой пухлощекой неуклюжей коротышкой. Познакомились они в институтском дворе на волейбольной площадке: Геннадий безжалостно выгнал ее из своей команды, чтобы не портила игру. Когда он через неделю появился вместе с друзьями в доме Иннокентия Павловича, всегда ласковый сеттер Динни, которого Юрчиков принялся чесать за ухом, немедленно цапнул его за палец. Свидетели уверяли, что Светка в это время ногой незаметно прищемила собаке хвост. Это была явная месть, но Юрчиков не обиделся, только задумчиво сказал, морщась от боли: «Странно. Толстые дети обычно добрые». Светка в слезах убежала в свою комнату, и Юрчиков вынужден был идти мириться. Он долго стоял за ее спиной, пряча улыбку, постанывал, выставлял распухший палец, вслух подсчитывал количество уколов от бешенства, которые ему придется сделать, и длину иглы у шприца. Светкина спина оставалась непреклонной. Тогда Геннадий, перегнувшись через Светкино плечо, увидел на столе исчерканный листок с нерешенной задачкой по алгебре и в одну минуту справился с ней, Светка вздохнула и сказала склочным базарным голосом: «Еще 213, 214 и 227…»

И хотя она уже через год стала стремительно, прямо на глазах, превращаться в очаровательную девушку, хотя Геннадий не мог не видеть разительных перемен, происходящих с ней, он по-прежнему относился к Светке несерьезно. Друзья порой, недоумевая, спрашивали его: не «кадрит» ли он Светку? Юрчиков сердился.

Наконец ему надоело ворочаться с боку на бок, он нащупал в темноте сигареты, вышел на крыльцо.

Глухая ночь скрыла окрестности. Только верхушки сосен едва прочерчивались высоко в небе да еще выше изредка рокотали разноцветные светляки-самолеты. И все вокруг затоплял дурманный запах странных мексиканских цветов, похожий на аромат клейких молодых листьев, настоянный до горечи на губах. Словно весна, собрав здесь все свои запахи, задержалась, осталась островком среди лета, бросала вызов подступающей осени…

— Гена? Ты?

Юрчиков от неожиданной радости слетел с крыльца, не разбирая ступенек.

— Ты один? А где все? Иннокентий? — спрашивала Ирина Георгиевна, подходя.

— Ух, какая молодчина! — бросился к ней Геннадий. — Уехали все, Иннокентий спит.

— Ну во-от, — протянула Ирина Георгиевна, очень довольная. — Я думала, тут веселье, а все уехали, и хозяин спит… С ума сошел, простудишься! Пойди оденься. Нет, не надо: Иннокентия разбудишь.

Она прижалась к Геннадию, скользнула ладонями по его голой спине; потянув со своих плеч пушистый платок, окутала им Юрчикова вместе с собой. Так они постояли несколько минут; вдруг Ирина Георгиевна поспешно оттолкнула его.

— Когда-нибудь я этому Билибину последние цветы оборву! — сказала она. — Голова кружится… Ты почему не спал?

— Ждал. Думал, не сообразишь.

— Недооцениваешь ты меня. Заявила категорически: мне скучно, пойду веселиться.

— Черт ты в юбке!

— У-у, — протянула Ирина Георгиевна, посмеиваясь. — Я без юбки — черт!.. Ну молчу, все забываю: мой миленочек — ханжа. И долго мы будем стоять?

Она потащила Юрчикова за руку напрямик через кусты, пока они не наткнулись на ограду.

— Куда я в таком виде-то? — засмущался Геннадий.

— Слишком много вопросов задаешь. Да помоги же, тюлень, — шепнула Ирина Георгиевна, становясь на перекладину и вглядываясь в темноту улицы. — Ну?