Владимир Комиссаров - Старые долги

— Не встречал.

— Неужели на монографию замахнулся? А с бумагой нынче плохо. Сегодня, кстати, в издательстве план утверждаем. У вас пожеланий нет?

Старик оставил без ответа заманчивый для многих, но совершенно никчемный в его положении намек. Шеф считался лицом неприкосновенным, персоной грата, его книги проходили в издательстве без всяких осложнений. Задумавшись, забыв свою любезную роль, он отрешенно, пусто смотрел перед собой, собрав морщины в неприятную гримасу: он размышлял о самом Соловьеве. Шеф давно стал любезным с Василием Васильевичем, и не раз карьера этого энергичного и толкового, в общем-то, человека готова была рухнуть, едва оформившись. Но каждый раз, когда Старик собирался учинить такое злодейство, он заставлял себя в последний момент давать отбой, поскольку оказывалось, что без ущерба д л я д е л а расправиться с Соловьевым было никак нельзя. В свое время он долго не утверждал назначение Василия Васильевича на должность, которую тот ныне занимал. В разбойничьей душе шефа жила святая юношеская вера в возможности Человека, не всякого, разумеется, а такого, у которого они, эти возможности, имелись. Так, например, Иннокентий Билибин, по его мнению, вполне мог, если бы захотел, стать солиднее, сдержаннее, респектабельнее, что ли… Старик, для которого Иннокентий, как и все прочие, был человеком еще совсем молодым и, следовательно, окончательно не сформировавшимся, много раз проводил с ним воспитательные беседы, надеясь, что тот осознает свои недостатки и станет совершенствоваться. Старику очень хотелось видеть Иннокентия на той должности, которую временно занимал Василий Васильевич, и, поскольку Билибин с готовностью соглашался относиться к себе ответственно и признавался, что сам нередко страдает от вздорного характера и легкомыслия, шеф все больше верил в реальность своих планов. Но как раз в это время пошли настойчивые разговоры о том, что Иннокентий Павлович в Прибалтике сорвал научную конференцию. Кстати, эта история, став фольклорной, получила новую и куда более яркую концовку. Когда Иннокентия спрашивали, верно ли, что он нажал кнопку, вызвав тем самым переполох в президиуме, хохот и аплодисменты всего зала, Билибин небрежно отвечал: «Что-то было… Не помню». Вызванный к Старику, он не отпирался и лишь к концу неприятного разговора вспомнил, что сумел побороть соблазн, добавив ворчливо, что весьма сожалеет об этом. Выпроводив непутевого Билибина, шеф тотчас же подписал приказ об утверждении Василия Васильевича. Что там говорить: организатор он был прекрасный!

Вот и сейчас, когда кругом стонут от сокращения штатов и шеф не далее как третьего дня самолично составлял ехидную бумагу в соответствующие инстанции, объясняя разницу между служащими, занятыми входящими и исходящими, и научными работниками — производителями, созидателями… — приходит Соловьев и так, между прочим роняет: «Что вы скажете, если нам увеличат штаты?» Чудеса! Разумеется, Старик отлично знал технологию этих чудес. Но что поделаешь.

Соловьев ждал, что шеф все же выскажет пожелание, попросит — не за себя, конечно, за кого-нибудь. Но тот, очнувшись, резво вскочил с кресла, склонился перед Василием Васильевичем в поясном поклоне, даже ногой пришаркнул:

— Не смею задерживать, любезный Василий Васильевич!

Соловьев был доволен визитом. Старик мудр: Иннокентий непременно успокоится, если подкинуть ему нового сотрудника.. Одного, от силы двух, но, конечно, не четырех, как предлагал шеф. Нет уж, дудки! Или еще лучше так: пообещать четырех, а дать одного. Впрочем, теперь, когда он узнал, что Олег Ксенофонтович собирается защищаться, еще следовало решить, отпускать ли Юрчикова. Теперь Соловьев был уверен, что новых сотрудников он получит обязательно. Тогда и осуществится заветная мечта — капитальный научный труд, который поставит его имя вровень с именами великих. В конце концов, не боги горшки обжигают; он считал, что великие умы — это прежде всего великие организаторы.

От шефа Василий Васильевич направился в издательство, пробыл там до обеда и лишь во второй половине дня появился в институте.

Говорят, что на людей удача действует подобно катализатору: хороший человек становится лучше, дурной еще хуже. Глядя на Соловьева, который первым, едва завидев, раскланивался с сотрудниками направо-налево и даже останавливался, чтобы спросить о здоровье, успехах на работе и в личной жизни, можно было прийти сразу к двум выводам: что Василий Васильевич удачно провел день, что он несомненно хороший человек.

А день и впрямь оказался удачным: заседание в издательстве прошло на высоком уровне. С бумагой, как всегда, было туго, и ученые — представители различных институтов, отстаивая свои интересы, вели борьбу не на жизнь, а на смерть: пожилые — излишне горячась, сбивчиво, обижаясь, если им возражали, молодые — с усмешечкой, демонстрируя интеллект и неотразимую логику. Василий Васильевич, едва заседание началось, тотчас произвел визуальную разведку. Она дала благоприятные результаты: главное, не присутствовал давний недруг, некий профессор, единственный человек в издательстве, при котором Соловьев сознавал свое бессилие, и не потому, что профессор обладал недюжинным умом и знаниями, а просто потому, что презирал условности, излагая свое мнение в такой форме, что иные закрывали уши ладонями. Спорить с ним никто не решался: все силы уходили на то, чтобы сохранить свое достоинство.

Рядом с Василием Васильевичем, как всегда, сидел славный паренек из какого-то малоизвестного института; этот все понимал правильно, всегда поддерживал своего солидного соседа и, в свою очередь, пользовался его поддержкой. Современный оказался паренек, Соловьеву он очень нравился. И директор издательства, милейший Петр Данилович, пришел сегодня; скромно примостившись в углу комнаты, помалкивал, редко поднимал глаза от пола, всем своим видом подчеркивая и вам принимать решения, мне исполнять. Но Василий Васильевич знал, что дело обстоит как раз наоборот, и давно уже решал все вопросы непосредственно с Петром Даниловичем, с которым находился в наилучших отношениях, еще более укрепившихся после того, как Соловьев организовал ему в прошлом году интересную командировку за рубеж.

Заседание шло своим чередом, пепельницы заполнялись окурками, пустели бутылки с минеральной водой, и уже молодые члены совета не улыбались скептически, сидели вялые, незаметно доставая из карманов пенальчики с валидолом, в то время как пожилые все больше горячились, оживлялись и лица их, помолодевшие от потного румянца, выражали явное удовольствие.

Василий Васильевич не возражал, когда речь шла об издании работ бесспорных, признанных, но если мнения разделялись…