Владимир Комиссаров - Старые долги

…Удача сопутствовала Соловьеву до самого вечера: в Доме культуры вместо Люси дежурила другая девица, и Василий Васильевич, не травмированный немыми вопросами в Люсиных глазах, провел прием делегации в хорошем темпе, не тратя драгоценного времени гостей.

Иннокентий Павлович с трудом верил, что старушка с лицом сухим и морщинистым и есть тетя Даша Селиванова. Он помнил ее краснощекой крикливой молодкой, наводившей страх на замужних соседок своей красотой и любовью к мужскому полу и вызывавшей по этой причине у ярцевских мальчишек вполне понятный нездоровый интерес. Иннокентий не раз сидел в засаде вместе с дружками, дожидаясь момента, когда можно разом, ломая кусты в ее палисаднике, вскочить, заулюлюкать, замяукать на разные голоса… Не участвовал в Засадах на Дашу Селиванову лишь Васька Соловьев по той простой причине, что она приходилась ему родной теткой.

С невольной игривой усмешкой припомнив жестокие мальчишеские забавы, Иннокентий Павлович испытал даже нечто похожее на запоздалый стыд: бедная, бедная тетя Даша! Это обстоятельство и определило тон разговора между ними. Иннокентий Павлович принял гостью ласково, не подумав при этом: «Черти тебя, старую, носят!» — что было бы вполне естественно, учитывая его дурной нрав и постоянную занятость.

Первую четверть часа тетя Даша, устроившись в кресле, рассказывала о ярцевских общих знакомых, вторую — жаловалась на здоровье. И лишь тогда приступила к делу, ради которого пришла. Переход от жалоб был решителен и неожидан и выражался в одной короткой фразе:

— А все Колька!

— Какой Колька? — спросил Иннокентий Павлович.

— Фетисов! Сосед мой. Ты его знаешь… Вот он что со мной, Кеша, сделал…

И тетя Даша принялась рассказывать о Колькином хулиганстве в кладовке, о том смертном страхе, который она испытала, когда Николай крикнул на нее из петли.

— Гляди, как он, проклятый, все повернул! Будто я из кладовки сало хотела унесть! Что я, темная какая — на сало кинуться? От него, от сала-то, один вред в пожилом возрасте. Если надо, Кеша, я тебе журнал принесу «Здровье», там все написано.

По слуху Иннокентия Павловича как-то неприятно чиркнуло это «если надо», но особого значения он словам тети Даши не придал, торопливо подтвердив, что действительно факт этот общеизвестен и тетя Даша правильно поступает, не употребляя сала.

— С той поры, — продолжала тетя Даша, явно недовольная тем, что Иннокентий Павлович не захотел ознакомиться со статьей в журнале, — нет у меня никакого здоровья. Убил он меня. И свидетели есть, Кеша! Участковый наш, Калинушкин. Если надо, так он тебе подтвердит, не откажется.

И вновь слух Иннокентия Павловича царапнуло это «если надо», но он опять-таки не понял, зачем ему надо, чтобы Калинушкин подтвердил слова тети Даши, и он успокоил ее, сказав, что полностью ей доверяет.

— Что же это, Кеша? — спросила тетя Даша. — Колька, идол толстомордый, ходит-посвистывает, а я из-за него помирать должна раньше времени?

Иннокентий Павлович уже несколько утомился продолжительной беседой на таком низком уровне и начал по привычке отключаться, поддакивая и не особенно вникая в смысл ее. Однако тетя Даша направляла разговор, как опытный капитан свой парусник: резко изменив курс, она завела речь о том, что родственники должны быть всегда заодно; у других наций родственникам во всем способствуют, поэтому и живут хорошо, а у русских все шиворот-навыворот, они родственников только по праздникам привечают. Разговор тотчас вновь обрел значительность; Иннокентий Павлович, заинтересовавшись, спросил:

— Ты про племянника своего, про Василия?

— Жене он, Ирке своей, племянник! — горестно воскликнула тетя Даша. — Все он ей: и муж, и племянник, и дух святой. Живет за ним, как у Христа за пазухой, а все мало, чего ему скажет, то он и вяжет!

По тому, с каким живейшим чувством выразила тетя Даша свое отношение к Соловьевым, можно было предположить, что этому предшествовали события, для нее неприятные. Такие действительно имели место. Делились они очень четко на два периода. Первый — когда Ирина Георгиевна наивно полагала, что сумеет приспособить тетю Дашу к своему домашнему хозяйству, второй — когда убедилась в полной несбыточности этих надежд.

Недоразумения начались с самого начала. Тетя Даша заговорила на любимую тему — о родственниках, обязанных держаться друг за дружку, особенно в нынешнее время, прикидывая при этом материальные выгоды, которые она могла бы иметь от родственной близости к Соловьевым, людям очень влиятельным в Ярцевске. Ирина Георгиевна с охотой подхватила и развила эту тему, мечтая о возможности свалить на родственницу неприятную работу по кухне и уборке дома. Они долго, довольные взаимным согласием, обсуждали волнующую их проблему. Наконец Ирина Георгиевна намекнула: мол, не найдется ли у тети Даши знакомая пожилая женщина, которая согласилась бы помогать в доме?

— Что ты, миленькая! — сказала тетя Даша. — Кто теперь пойдет? У какой старик жив, с ним заботы хватает, а какая похоронила, так и вовсе отдохнуть в самый раз.

— Ну а вы? — спросила Ирина Георгиевна напрямик. — Все-таки не чужие. Мы с Васей весь день на работе. Останетесь полной хозяйкой.

Тетя Даша возмутилась в душе чрезвычайно. Если не чужая, значит, вкалывай? Пусть небогато живет она, но не голодает. А если бы даже и голодала, не пошла бы. Сроду в прислугах не работала, не испытала сраму. В чем заключался этот срам, тетя Даша точно не знала, но знала точно, что срам! Сколько ярцевских в большие города перебралось, а никто в прислуги не устраивался даже в стародавние трудные годы, потому что каждый ярцевский житель себе цену знал.

Всего этого тетя Даша не высказала, ответила уклончиво, не желая портить отношения с влиятельной и богатой родней. Целый месяц она была желанной гостьей у Соловьевых, угощалась севрюжкой и семгой, чаем из сервизных китайских чашек, конфетами «Белочка» — так Ирина Георгиевна демонстрировала сладкую жизнь, которая ожидает тетю Дашу, если она согласится работать у них. За чаем они рассматривали семейные фотографии, много лет пролежавшие за ненадобностью в секретере под грудой старых документов — оплаченных счетов, справок, копий когда-то важных деловых писем, которые Василий Васильевич тщательно хранил. На фотографиях в разных комбинациях красовалась семья Соловьевых; была здесь и тетя Даша — молодая, простоволосая, с косынкой в опущенной руке, очень похожая на Василия Васильевича, каким он выглядел лет десять назад: те же светлые, цепкие, чуть навыкате глаза, тот же широкий подбородок… Ирина Георгиевна, стараясь подчеркнуть это сходство, клала рядком три фотографии — Василия Васильевича, его матери и тети Даши.