Владимир Комиссаров - Старые долги

Но многое изменилось, теперь он был человеком самостоятельным, и это внушало надежду.

Оставались еще его отношения с Василием Васильевичем. Ирина Георгиевна, едва он, отсидев ночь, вернулся из ярцевской милиции, позвонила в тревоге, а когда успокоилась, сказала со смущенным смешком: «Между прочим, Василий Васильевич, кажется, все понял… Я тебе просто в порядке информации…» Юрчиков от такой информации чуть трубку не выронил. Он и с Соловьевым в коридоре главка разговаривал демонстративно, опасаясь, как бы тот не потребовал объяснений, и в институте держался с ним отчужденно по этой причине. Однако Василий Васильевич, судя по всему, не намеревался выяснять отношения. Геннадий готов был простить ему за это все обиды; одна мысль о возможном объяснении бросала Юрчикова в испарину. Теперь, когда он не виделся с Ириной Георгиевной, ему, казалось бы, проще было встретить упреки Соловьева. Но получилось наоборот: раньше он мог, обезоруживая, ответить, хотя и не очень уверенно, но искренне: «Я люблю ее…» Сейчас Геннадий вряд ли сумел бы ответить так. Что-то случилось в тот вечер, Юрчиков вспоминал о нем с отвращением.

Даже если бы Геннадий справился с собой и не стал принимать в расчет все эти чрезвычайные обстоятельства, то и тогда многое оставалось неясным. Например, как он, покинув институт и работая совсем в ином месте, сможет продолжать свои исследования? Но как раз за ответом на этот вопрос и посылал его Иннокентий Павлович к бывшему наставнику… Надо было идти!

Утром по дороге в институт Геннадий проигрывал в воображении различные варианты своего разговора с Соловьевым; еще не став человеком интеллигентным в полном смысле слова, Юрчиков уже приобрел эту дурную привычку, тем более дурную, что разговор всегда происходил по варианту непредусмотренному. В сильной своей сосредоточенности Юрчиков порой даже бормотал: «Если он так, то я так, а если он так, тогда я…» Прохожие смотрели на него с уважением, а придя на работу, рассказывали сослуживцам, что повстречали на улице молодого гроссмейстера, судя по всему занятого подготовкой к ответственному матчу. Ход мыслей у гроссмейстеров, как известно, иной, но об этом известно далеко не всем.

Между тем прохожим повезло куда больше, чем они предполагали: они встретили человека, который, возможно, вскоре должен был оказаться гордостью Ярцевска. А возможно, и нет. Все зависело от ряда обстоятельств, и первым в этом ряду стояло отношение Василия Васильевича к некоему открытому Геннадием явлению — к явлению, а вовсе не к самому Юрчикову, как думал тот в простоте душевной. Если бы речь шла о какой-нибудь ерундовой идейке, тогда Геннадий был бы прав. Но Василий Васильевич в таких делах хорошо разбирался.

Сначала он долго не мог понять, о чем идет речь, потому что Иннокентий Павлович поднял его утром, еще сонного, с постели. Сначала он понял только, что речь идет о Юрчикове, и выпуклые голубые глаза его, ясные после сна, как у ребенка, затуманились: с некоторых пор в этом доме имя Юрчикова не упоминалось. Он поскорей увлек своего друга под локоток на садовую скамейку, подальше от Ирины Георгиевны, и стал внимательно слушать. И едва он осознал удивительное сообщение, как все мелкое, личное, пошлое сгорело в его душе, словно грязная ветошь в очищающем жарком пламени. Он даже не ощутил зависти или досады, хотя немногие на его месте удержались бы от таких чувств. Все-таки именно он руководил три года Геной Юрчиковым, именно ему полагалось бы сейчас праздновать победу. Но Билибин есть Билибин — этим все сказано!

Юрчиков, которого утром некоторые прохожие принимали за гроссмейстера, думал как начинающий: мол, он так, а я тогда этак… Василий Васильевич, которого никто не принял бы за гроссмейстера, потому что он не стал бы бормотать на улице, мыслил истинно как большой мастер — не отдельными ходами, оценивал позицию целиком.

— Ну пират! — воскликнул он восхищенно, увлекая Иннокентия Павловича обратно в дом теперь уже за плечи. — Ирочка! Ты когда-нибудь видела настоящего живого бандита?

Ирина Георгиевна опасливо выглянула из-за двери; она была в интимно-розовом воздушном халатике, который всегда действовал на Иннокентия Павловича возбуждающе.

— Мы с Геной, — Соловьев произнес это имя почти нежно, — три года бились над проблемой… в поте лица… шаг за шагом… Врывается этот старый разбойник… Блестяще!

Василий Васильевич продолжал рассыпать комплименты своему другу, не забывая, однако, и себя грешного, — в этом и состояла его позиция. Наконец он прямо заявил, что будет счастлив отныне продолжать работу вместе с Иннокентием; при этих словах он не сумел справиться с волнением, и голос его, дрогнув, прозвучал несколько заискивающе. Но отчего было заискивать Василию Васильевичу? Он мог считать себя полноправным участником будущих свершений. И он быстро успокоился, поняв, что позиция у него надежная. Теперь его беспокоило иное. Хотя все мелкое, личное, пошлое в их отношениях с Юрчиковым уже сгорело в восхищенной душе Василия Васильевича, он вновь ощутил к своему бывшему ученику и сотруднику неприязнь, вспомнив, как уговаривал Геннадия остаться в институте. Тот поступил по-своему… Ну что ж, пусть теперь сам ищет выход из положения. Отпустят его из главка — милости просим, не отпустят — работы начнутся без него.

Все это Василий Васильевич изложил тотчас, особо напомнив про Старика, к которому бегал Иннокентий, и тот рассердился тоже и признал в сердцах доводы резонными. Однако, подумав, он попросил Соловьева поставить обо всем в известность Олега Ксенофонтовича, подтвердить официально то, что будет говорить ему Юрчиков.

— Разумеется! — воскликнул Василий Васильевич.

Тогда Иннокентий еще немного подумал и сказал:

— Я, пожалуй, вместе с тобой поеду. Я вчера Геннадию посоветовал к тебе явиться. Выходит, зря. Надо теперь парня как-то подбодрить, а?

— Ну подбодри, подбодри, — усмехнулся Василий Васильевич.

Подумав еще немного, Иннокентий Павлович спросил деловито:

— Значит, как мы договорились? Ты меня подбрасываешь в институт, а сам едешь в главк?

— Нет. Мы оба едем в институт и занимаемся своими делами. Если Олег Ксенофонтович поинтересуется нашим мнением, мы его изложим.

— А если не поинтересуется?

Соловьев развел руками.

— Но ты подумай! — заволновался Иннокентий Павлович. — Как это будет выглядеть! Я только помог Генке.

— Не скромничай! Он только подготовил материалы. Ты это знаешь не хуже меня!

— В конце концов, Юрчиков может просто уйти из главка!

— Может. Со скандалом. А со скандалом я его не возьму. Будет еще один.

— Ты же должен понимать: игра стоит свеч! — настаивал Билибин.