Владимир Комиссаров - Старые долги

— Крупнейший специалист! Но, насколько я понимаю, у вас работа в плане практическом. А Иннокентий Павлович скорее теоретик. У него совсем иные мерки, иные масштабы. Для него мы все во-о-от такие. — Василий Васильевич, улыбаясь, чуть раздвинул большой и указательный пальцы.

— Вы, кажется, хорошо знакомы?

— С детства! — воскликнул Василий Васильевич с неподдельным чувством. — Прекрасный ученый, милейший человек. Правда, несколько эксцентричен. Большие ученые нередко большие дети, вы же знаете…

Олег Ксенофонтович засмеялся одними губами:

— Я слышал… какая-то история у него была в Прибалтике? Заскучал на конференции и включил поворотное устройство сцены… Президиум за кулисы уплыл…

— Фольклор! Но мог бы! Честное слово, мог бы. Он мне рассказывал: еле сдержался.

Олег Ксенофонтович вздохнул и, словно бы убедившись в чем-то, открыл ящик стола.

— Пока лишь заявка. Рукопись представлю позднее, — произнес он с заметным усилием.

— И на этом спасибо. — Василий Васильевич бережно, как аккредитив на крупную сумму, принял листок в руки. — Первая книга — первая любовь. Завидую вам. Вторая, третья — это уже не так интересно.

— Не смею спорить, — сказал Олег Ксенофонтович, склоняя голову.

— Теперь я могу вам признаться. — Соловьев впервые за все время знакомства с Олегом Ксенофонтовичем решился подмигнуть ему. — Бой у нас на днях был в издательстве великий. До сих пор кулаки болят. — Он поднес пальцы ко рту и подул на них. — Все печататься хотят… Кроме вас, разумеется…

Без нужды перекладывая бумаги на столе, порозовев пятнами, Олег Ксенофонтович смотрел на своего гостя все с тем же доброжелательным вниманием, однако сейчас оно было не манерой, а искренним выражением чувств. Впрочем, он поспешил переменить разговор:

— Геннадия Ивановича еще не видели в новой роли?

— Кого? — не понял Соловьев.

— Юрчикова.

«Как?!» — чуть не вскрикнул Василий Васильевич. Но, конечно, не вскрикнул; поскучнев, разглядывая свои кулаки, будто и в самом деле стараясь найти на них следы недавней схватки, пожаловался:

— Зря отдал я Юрчикова. Сгоряча.

— Скупой вы человек, — попенял Олег Ксенофонтович. — При вашем таланте находить таланты… Уверен, у вас в запасе еще с десяток молодых гениев.

— Были бы должности — гении найдутся! — повеселел Соловьев. — Вы мне, кстати, их обещали.

— Были бы гении — должности найдутся, — улыбнулся в свою очередь Олег Ксенофонтович.

— Пять-шесть младших научных да двух старших — мы бы развернулись! — мечтательно прищелкнул языком Василий Васильевич, как бы просмаковав свои слова. — Даже без старших! Молодежь нужна. Ученики! Столько накоплено знаний, столько идей, концепций — на десятерых хватит, — продолжал он, внимательно наблюдая, как бегает карандаш Олега Ксенофонтовича по листку настольного, для памяти, календаря.

Написав несколько строк и подчеркнув одну из них, тот предупредил тотчас:

— Вы же знаете, я ничего не решаю. Могу лишь подсказать товарищам.

— Добрый совет двух решений стоит, — осторожно произнес Василий Васильевич, не позволив себе на этот раз не то что подмигнуть, но даже улыбнуться, чтобы таким образом не выразить сомнение в искренности хозяина кабинета.

На том и расстались. Олег Ксенофонтович проводил гостя до самых дверей и сердечно простился с ним. Оказавшись в коридоре, Василий Васильевич медленно двинулся по ковровой дорожке к лифту, порой даже останавливаясь и оглядываясь. На душе у него было смутно: слишком уж противоречивыми оказались чувства, которые испытал он, узнав, что Юрчиков отныне работает с Олегом Ксенофонтовичем. Здесь было и прошлое, проверенное временем, доброе отношение его к Геннадию, и возникшая в последние дни неприязнь, и досада, что отдал парня, хотя, как выяснилось, вполне мог бы оставить у себя, и облегчение, что не придется работать вместе, неизбежно вспоминая при этом о своих семейных неполадках. Василию Васильевичу сейчас бы радоваться столь удачно проведенной в этих стенах операции, помечтать о тех возможностях, которые открываются перед ним: шутка ли — иметь в своем распоряжении десять новых сотрудников, которые будут развивать его идеи, его концепции!.. А он в нерешительности, совершенно не свойственной ему, топтался в коридоре, поскольку никак не мог определить свое отношение к Геннадию, а значит, выразить это отношение в действии. Но так долго продолжаться не могло, Соловьев привык действовать незамедлительно. И если сразу же, не раздумывая, не отправился из кабинета Олега Ксенофонтовича разыскивать Юрчикова, то это могло означать лишь одно: он не был готов к такой встрече. Оглянувшись в последний раз на двери, за одной из которых ныне работал его любимец, Василий Васильевич зашагал, как всегда, стремительно, так что ковровая дорожка, рассчитанная на сдержанных людей, обитающих здесь, заерзала у него под ногами.

Решение, принятое им, было правильным, что и доказали последующие события.

Они столкнулись возле лифта, когда Геннадий выходил из него.

— А-а! — насмешливо воскликнул Василий Васильевич. — Фараон египетский! Повернитесь, ваше высочество, поглядим, как вы смотритесь на этом фоне…

Он безуспешно старался повернуть Геннадия и в конце концов сам был вынужден обойти вокруг него.

— Непривычно, наверное? Другая среда, другие порядки… Ничего, обвыкнешься…

Он спрашивал и сразу сам себе отвечал не только потому, что был все же несколько растерян, но и потому еще, что Геннадий вел себя странно: молча, с вежливо-дружелюбной улыбкой смотрел на суетящегося Василия Васильевича, и взгляд его был зеркально-непроницаем, хотя и доброжелателен.

— Благодарю вас, я отлично вписался, — произнес он наконец негромко и как бы несколько замедленно. — Вы ко мне? Нет? Тогда приветствую…

С этими словами, сделав скупой прощальный жест, Юрчиков неторопливо двинулся по коридору, и Василий Васильевич, оторопело уставясь ему вслед, невольно отметил, что идти Геннадию по упругой ковровой дорожке удобно и приятно. Какое-то время Соловьев еще надеялся — Юрчиков повернется, рассмеявшись, скажет: «Вот как я вас, а! Получается?» Но тот исчез в глубине коридора, и Василий Васильевич, оскорбленный в лучших чувствах, поторопился покинуть место, где разыгралась нелепая сцена.

Впрочем, он довольно быстро пришел в себя, наконец-то определив отношение к Геннадию. Неблагодарный мальчишка — тут и думать было не о чем! Зато картина прояснилась: отцовские чувства, телячьи нежности побоку; как ни трудно, но он справится. Деловые контакты, не больше. Если бы Юрчиков не работал ныне с Олегом Ксенофонтовичем, и в этих контактах не было бы нужды. А со временем все станет на место: Геннадий захочет и степень ученую получить и печататься… Как все.