Владимир Комиссаров - Старые долги

Впрочем, здесь на всем лежала печать незаметности. Серенькие дорожки прикрывали беломраморные ступени лестниц — здание было старинной, богатой постройки, — скромная мебель в кабинетах, ничего лишнего, современно-спартанский стиль, обивка стульев и кресел тоже серенькая, неброская. И неприметные, подчеркнуто обыкновенные сотрудники. Негромкие голоса, спокойные интонации, скупые жесты. Стиль. И Олег Ксенофонтович не был исключением. Сидел перед Соловьевым человек неопределенного возраста — может, тридцать, а может, и все пятьдесят, — с правильными, но словно бы стертыми чертами лица, с зеркально-непроницаемым взглядом, в сером, модном, дешевом костюме. Тихий, обходительный, вежливо-дружелюбный, никогда не приказывающий, а только советующий.

Его «да» означало «да» и «нет» означало «нет». Василий Васильевич хорошо это знал, не обманываясь внешностью Олега Ксенофонтовича. Стиль. Школа. И, пожалуй, еще то обстоятельство, что здесь не было нужды ни в роскошных коврах, ни в дорогой мебели, ни в громких голосах, напористых интонациях и резких жестах. Соловьев всегда мечтал о таком стиле, да не та школа у него была, а главное — не та власть. У него тоже был свой стиль — усмешечка, небрежно-иронический тон, — но это уже скорее демонстрация превосходства, по бедности, так сказать, в сравнении с истинным превосходством. Что поделаешь: по одежке протягивай ножки.

— Каким ветром? — спросил негромко Олег Ксенофонтович.

— Попутным, — ответил Соловьев.

— У вас всегда попутный в парусах, — пошутил хозяин кабинета и, чтобы не было в том сомнений, чуть улыбнулся. — Как это вам удается?

— Ну-у, — протянул Василий Васильевич, лукаво прищурившись (в ином случае он подмигнул бы). — Нехитрое дело: всегда знаю, откуда ветер.

— Сдаюсь, — Олег Ксенофонтович чуть приподнял бледные ладони над столом. — С профессионалами не играю.

— В каком смысле? — озадачился Василий Васильевич.

— У вас встречи, приемы, интервью… У нас четыре стены — весь горизонт.

У всех людей есть свои слабости. У железобетонного, невозмутимейшего Олега Ксенофонтовича их не было. Во всяком случае, Соловьев до сих пор никак не мог определить его уязвимое место. Но в последние дни наконец что-то забрезжило, стало проясняться.

Какую бы нынче должность ни занимал Олег Ксенофонтович, завтра все могло измениться самым решительным образом, стоило ему ошибиться раз-другой — от ошибок никто не застрахован. И тогда? Рядовой. Рядовой необученный, как говаривают в армии. Но ученая степень… Свои труды… Что бы ни случилось, он уже и не рядовой и обученный. Гарантия на всю жизнь. Да и сейчас, на должности, авторитет его неизмеримо повысился бы. Не просто работник — автор работ. Ученый. Через два-три года Олег Ксенофонтович попривыкнет к своему новому положению, уязвимое место затянется, зарастет, тогда к нему совсем не подступишься. А пока он новичок в науке, стоящий еще у входа в ее храм. Нет, тут определенно что-то брезжило: Василий Васильевич понял это сразу, едва узнал о его работе над диссертацией.

— Я действительно попутно, — произнес Соловьев несколько даже раздраженно. — Меня волнует один вопрос, который вас, кажется, совершенно не волнует.

Олег Ксенофонтович слушал, и ничто не отражалось на его невыразительно-красивом лице, если не считать постоянного чувства доброжелательного внимания к собеседнику.

— Доколе вы будете тянуть с опубликованием? У нас ведь план. Планы — штука серьезная!

Соловьев говорил все более требовательно и напористо: издательство требует… издательство заинтересовано… нельзя так манкировать… И Олег Ксенофонтович оценил деликатность Соловьева и дал понять, что оценил. Потупился скромно, покивал:

— На днях представлю.

— Да что там «на днях»! — воскликнул Василий Васильевич, очень удачно развивая свой маневр. — Честно говоря, я ведь за рукописью и заехал.

Он протянул руку к столу и прищелкнул пальцами: мол, где она там у вас?

Хозяин кабинета еще более потупился.

С утра в его столе лежал листок, тесно, как зерна в подсолнухе, набитый строчками. Олегу Ксенофонтовичу достаточно было и двух последних. Смысл их состоял в том, что представленная на отзыв работа отражает вчерашний день науки, некоторые положения ее опровергнуты позднейшими исследованиями. Поэтому работа в целом требует коренного пересмотра.

Собственно, Олег Ксенофонтович и не ждал иного. Вот уже пять лет он имел к науке лишь косвенное отношение. Дело, которым он занимался, было важным и нужным и само по себе давало возможность научных обобщений. Олег Ксенофонтович именно так и поступил: подготовил материалы и уже собрался приступить к их обработке. Но в это время выяснилось, что его непосредственный начальник работает над той же темой, и все труды Олега Ксенофонтовича пошли насмарку. Начальник, получив ученое звание, недавно ушел на повышение, его должность ныне занимал сам Олег Ксенофонтович. Теперь у него имелись все возможности для того, чтобы исполнить задуманное. Но он еще раньше, не дожидаясь естественного хода событий (кто мог предвидеть их?), взялся за тему, которой занимался некогда, работая в заводской лаборатории. Он понимал справедливость отзыва Билибина, предчувствовал, что именно такой отзыв и получит. Но столько уже было затрачено труда, и столько надежд связывалось с этой злосчастной рукописью, и так красиво она была перепечатана и упакована в югославскую кожаную папку, совершенно как драгоценный фолиант, что Олег Ксенофонтович, обладая умом холодным, аналитическим, все же надеялся на чудо. Не в том смысле, что рукопись проскочит — такие чудеса организовывают просто, — а в том, что, возможно, он слишком критически относится к себе, недооценивает сделанное… Он поступил, как и должен был поступить в таком случае порядочный человек: попросил прочитать рукопись не кого-нибудь, а самого Билибина, зная, что тот скажет правду. Что же, значит, не суждено…

— Кстати, Иннокентий Павлович Билибин низко вам кланяется, — мельком заметил Соловьев.

— Спасибо. Передайте ему тоже поклон, — сердечно поблагодарил Олег Ксенофонтович, но голос его при этом невольно дрогнул и зеркальный взгляд затуманился, что не укрылось от наблюдательного Василия Васильевича и привело его в такое трепетное волнение, которое испытывает лишь любитель рыбной ловли, когда туманится зеркальная гладь от вздрогнувшего поплавка.

— Ну кто же так делает, — с ласковой укоризной произнес он, давая понять, что ему известно затруднительное положение Олега Ксенофонтовича. — Мы бы нашли хорошего специалиста, попросили бы отнестись внимательно…

— Разве Билибин не специалист? — слабо удивился Олег Ксенофонтович.