Владимир Комиссаров - Старые долги

Ирина Георгиевна с неприязнью окинула взглядом мешковатую в темноте фигуру. Откуда было ему знать, что именно сегодня доктор Соловьева увидела свое настоящее как бы отделенным от прошлого; многое в этом настоящем выглядело совсем иначе, чем прежде, когда оно составляло с прошлым одно целое.

— Я готова! Ну? Поехали! — сказала она, чтобы положить конец раздражавшему ее фарсу, и приготовилась добавить что-нибудь злое, подвести последнюю черту, едва этот самоуверенный и потому неприятный ей сейчас человек смешается от неожиданности.

— Так, — произнес Петрович, ничуть, однако, не смутившись и даже не раздумывая ни секунды. — Вещичек много? За час управимся?

Похоже, выводы он сделал раньше и не сомневался, что докторша в конце концов оценит заманчивое предложение — переехать в его родной Степногорск. Ирина Георгиевна едва не выругалась. Миновав стороной Петровича и отмахнувшись, когда он окликнул ее, вышла на дорогу. За спиной голоса:

— Порядок, Петрович?

— Поехали.

— Больно ты быстро справился. Надо бы его, черта, поутюжить, а ты небось «ай-яй-яй!» и обратно.

— Поехали, ребята, поехали.

— Дамочка с тобой, что ли, ходила?

— Это, ребята, не дамочка. Хирург. Не она — везли бы вы сейчас Петровича в кузове под брезентом. Знаменитый доктор.

— А мы гадаем: чего ты, старый, в больнице вроде как поселился, выписываться не хочешь… Конечно, когда такой доктор. Как королева!

— Точно! Телевидение приезжало, снимали…

Шла Ирина Георгиевна мимо усталая, несчастливая, немолодая и не старалась, не было нужды выглядеть иной — оказалась в королевах. Ясное дело: не она — лежать бы сейчас Петровичу в кузове под брезентом. Это действует на воображение. Ну что ж, королева — тоже должность! Она продолжала прислушиваться к голосам за спиной, но уже взревели моторы, передний грузовик проскочил мимо, посигналив ей прощально.

— Доктор! На минутку!

Из подъехавшего второго грузовика подзывал ее кудрявый худой парень, похожий на Христа, если бы у того вдруг до ушей раздвинулся бы в улыбке рот. Ирина Георгиевна узнала его по голосу: как раз он и назвал ее королевой.

— Доктор, у Петровича точно аппендицит был? Может, рак? Теперь так: говорят аппендицит, а на самом деле рак.

— Не рак, а дурак! — сердито ответила Ирина Георгиевна. — Не у него, у тебя. Здоровый и сидит глубоко!

— Хы! — Парень еще шире раздвинул рот, даже уши назад поехали. — Может, вылечите? Не сердитесь, доктор. Спасибо за Петровича.

Улыбающийся Христос, видно, воткнул сразу третью передачу: грузовик рванулся и тотчас скрылся из глаз.

Ирина Георгиевна в раздумье поглядела на освещенные окна Билибиных. Делать ей здесь было совершенно нечего. Еще со времен их неудачного романа она держалась с Иннокентием отчужденно. Сначала Ирина Георгиевна опасалась, что тот станет упрекать ее или, того хуже, попытается вернуться к прежним отношениям. Некоторые основания у нее были: Иннокентий действительно при виде своей давней любви приходил в возбуждение и норовил, заключив в объятия, пощекотать бородой. Довольно скоро она убедилась, что он просто безобразничает. Тут бы ей и успокоиться, но она обиделась. Василий Васильевич, проявляя мудрость, обычно брал под защиту своего друга: «Это у него комплекс. От самолюбия. И вообще, Билибин есть Билибин, тут ничего не поделаешь». С довольной улыбкой он рассказывал об очередных происшествиях с участием Иннокентия Павловича, чем вызывал у нее еще большее негодование: «Не понимаю, почему ему надо все прощать?» — «Да потому, дорогая, что Иннокентий — талантливейший ученый, без него мы в институте стали бы на голову ниже».

Впрочем, столь непреклонной она бывала не всегда, поскольку безобразничал Иннокентий тоже не всегда, а периодически, улавливая грань, за которой их отношения могли бы перейти в постоянную, открытую неприязнь. Она привыкла властвовать, и потому шутки, даже невинные, нередко воспринимались ею как оскорбление. Но еще больше злило Ирину Георгиевну, что Иннокентий мог позволить себе то, о чем не могли даже помыслить супруги Соловьевы. Сколько сил потратила она, чтобы придать мужу облик человека значительного и ответственного. Сколько сил приходилось тратить ей, чтобы в зависимости от обстоятельств казаться величественной, юной и озорной или светски обаятельной. Иннокентий же, наоборот, поступал так, словно задался целью навредить себе, своей репутации, своей карьере. И тем не менее оставался известным, талантливым, любимым и так далее. Если она сейчас все же захотела пойти к нему, значит, ей стало совсем одиноко.

Между тем Иннокентий Павлович, не зная о том, что Ирина Георгиевна стоит у порога его дома, лежал, задравши ноги на спинку дивана, оставив на подоконнике включенный транзистор, и слушал передачу для работников сельского хозяйства. Собственно, слушал он хорошую грустную музыку, но потом влезла эта передача; занятый своими мыслями, Иннокентий Павлович долго был уверен, что по-прежнему наслаждается музыкой, и все так же вздыхал от полноты чувств, размышляя, как всегда, о вечном. Заметив наконец несоответствие в радиопередаче, он приподнялся, протянул руку к транзистору на подоконнике и увидел в тусклом свете уличного фонаря прелестную незнакомку.

Конечно, Иннокентий Павлович заволновался, вскочил с дивана, произвел приборочку в доме с такой стремительностью, которой позавидовал бы хороший матрос на третьем году службы, и торжественно пошел встречать нежданную и таинственную гостью.

Это был очень странный вечер. Ирина Георгиевна, казалось, вдруг ощутила свое призвание в том, чтобы скрасить холостяцкую постылую жизнь Билибину: навела кое-какой порядок в кухне, приготовила из совершенно сухого пайка приличный домашний ужин, заварила грузинский чай особым цейлонским способом, после чего его согласились бы пить даже сами грузины. Иннокентий Павлович зорко следил за Ириной Георгиевной, ожидая какого-нибудь подвоха. Он не мог представить себе, что она пришла без определенной цели. Как всегда, Иннокентий Павлович был недоверчив к Соловьевым и, как всегда, несправедлив.

Сначала он вообразил, что Василий Васильевич, расстроенный поражением, подослал жену, чтобы выведать некоторые подробности или даже склонить Билибина на свою сторону. Сообразив, однако, что Василий Васильевич лично проделал бы то же самое с бо́льшим успехом, Иннокентий Павлович отказался от этой мысли. Тогда ему на ум пришло совсем уж фантастическое предположение: Ирочка всерьез приняла его любовное блеянье и теперь пришла, чтобы остаться навсегда. Мысль эта была ужасной. Но он был голоден, из кухни доносилось такое соблазнительное шипенье и бульканье, что Иннокентий Павлович решил ничем не выдавать себя, пока ужин не появится на столе, а уж потом осторожно объясниться: мол, неэтично с его стороны было бы подарить Соловьеву такую роскошную женщину, чтобы забрать подарок обратно. Он очень удивился, когда гостья стала собираться домой, не высказав желания остаться навсегда.