Вера Фелисова - Все мои братья

По правде сказать, эвакуируя его в медсанбат, мы не очень надеялись на выздоровление Петра Буканя. Но, к счастью, он поправился и продолжал воевать. Я знала, что некоторые наши ребята встречали его под Невской Дубровкой, а затем на ледовой Дороге жизни. Но потом долгое время не было никаких известий о Петре Букане. Только в начале 1975 года, завершая эту книгу, узнала я наконец, что наш боевой товарищ по-прежнему полон сил. Но служит он теперь на флоте в звании контр-адмирала.

Постепенно я свыклась с трудностями и невзгодами фронтовой жизни. Командиры и курсанты батальона по-братски относились ко мне. Больше никто уже не вспоминал о случае, когда по моей вине чуть было не сорвался выход боевой разведывательной группы во вражеский тыл. Мне по-прежнему доверяли выполнение трудных заданий, и я была горда и счастлива этим доверием людей, чьим мужеством не переставала восхищаться.

Впрочем, так получилось, что я снова стала для них причиной многих тревог.

Дело было в поздний час в прифронтовом тылу противника. Командовал нашей разведгруппой старшина Матвеев. Хорошо помню, что с нами были Калуцкий, Страдымов, Коровин и Сельницын. Фамилии остальных запамятовала.

Любой разведчик знает, что каждая новая операция, новая вылазка в тыл врага по-новому опасна. Всему заранее не научишься. Всего не предусмотришь. Выход в разведку — серьезное испытание. Всегда — с осложнениями. Не всегда — со счастливым концом.

Если хотя бы на минуту у разведчика притупляется острое чувство опасности и ответственности, беды ему не миновать. И тогда спасти может только находчивость. Или стечение обстоятельств. Или чудо. А может, и то, и другое, и третье. Но на чудо лучше не надеяться. Самое надежное — полагаться на свои силы, на самообладание, на сметку.

Очевидные истины. Но в тот раз я особенно отчетливо уяснила их для себя, причем дорогой ценой.

И было это в канун моего восемнадцатилетия.

Разведгруппа незамеченной перешла передний край, в ту пору все еще не очень четко обозначавшийся, перевалила через Гостилицкое шоссе. Но, по-видимому, мы все же допустили какую-то ошибку и потому натолкнулись на вражескую засаду. А может, это было фашистское разведывательное подразделение. Завязалась скоротечная и бестолковая ночная перестрелка, свидетельствовавшая о том, что группа наша обнаружена противником. В таких случаях положено отходить. Отходили мы организованно и по всем правилам — зигзагами, то и дело меняя направление. Единственными ориентирами в кромешной тьме осеннего леса были звуки выстрелов.

Мне казалось, что я отхожу вместе со всеми и в том направлении, которое указал старшина Матвеев. Когда стрельба оборвалась, я из осторожности полежала в какой-то ложбинке, не подавая признаков жизни. Полежала, прислушалась к жутковатой тишине. Прислушалась и успокоилась: мне показалось, что ребята где-то тут, рядом, и что они тоже затаились, стараясь безмолвием обмануть гитлеровцев.

Прошло около получаса. Где-то очень далеко ухали пушки. Над головой по-осеннему тревожно шелестели макушки деревьев. Зябко пискнула какая-то птаха. И тогда я тоже решила дать о себе знать: подняв с земли ветку, я несколько раз переломила ее. Это не вызвало никакого отзвука. Беспокойство мое переросло в страх: неужели потерялась, осталась одна в тылу врага? В нарушение всех правил маскировки я схватила какую-то сухую палку и изо всех сил ударила по стволу сосны. Ответа опять не последовало. Что делать? Меня охватила дрожь, вспотели ладони.

Как ни странно, страх на меня нагоняли не темнота, не лес, не близость противника, а мысли о предстоящем объяснении с командиром и курсантами. Я заранее четко представила себе, как это произойдет, как укоризненно они будут взирать на меня. Я заранее готова была провалиться сквозь землю от стыда. И в то же время переживания эти как-то помогали мне. Они были чем-то вроде противовеса моему реальному незавидному положению.

В лесу я не была новичком. С детства ходила за грибами в петергофские и ораниенбаумские леса. Бывала с отцом и матерью в огромных валдайских борах и тогда еще усвоила, что лесные дороги обязательно ведут к жилью, к людям. Если твердо их придерживаться, конечно.

К утру я выбралась на какую-то глухую просеку и осторожно пошла, как мне казалось, в сторону переднего края.

Через два-три часа пути лес поредел. В предрассветной мгле я разглядела силуэты каких-то строений. Как и положено разведчику, укрылась за деревьями и стала наблюдать. Светало быстро, и передо мной все более резко прорисовывался какой-то заброшенный деревянный дом без крыши и окон. Крадучись, я сделала небольшой крюк по лесу и подползла к глухой стене дома. Там, за стеной, было тихо. Я немного успокоилась и проскользнула в сени. Вдоль стен в сенях висели веники, пучки сухого укропа, какая-то ветхая женская одежда.

Дверь в горницу была приоткрыта и висела на одной петле. Я заглянула в просвет, осторожно переступила порог и едва не вскрикнула от испуга. Передо мной на широких деревянных половицах лежали мертвецы — мужчина и женщина, должно быть, хозяева дома. Над горницей не было ни потолка, ни крыши. Над ней простиралось угрюмое осеннее небо.

Трупы были изуродованы. По всей видимости, эти люди умерли в пытках. Я выбежала из дома, углубилась в лес и упала на поникшую мокрую траву. Меня мутило. Потом я вдруг подумала: «Какая же я дурочка… Да ведь меня же в красноармейской форме немедленно схватят. И пистолет…»

Вспомнив о висевшей в сенях женской одежде, я вернулась и, дрожа, судорожно переоделась. Крепкая еще кофта и сиреневая шерстяная юбка оказались мне впору. Это почему-то немного успокоило меня. Деревенская одежда должна была придать мне вид девчонки-подростка. Свою гимнастерку, брюки и пилотку я оставила в сенях, пистолет сунула за широкий пояс юбки и опрометью кинулась прочь от дома. Кинулась, а через сотню метров снова остановилась и задумалась. Что мне скажут в батальоне по поводу потери казенного обмундирования? Ведь это моя военная форма. Какой же я боец без формы? В третий раз заставила я себя войти в страшный дом. Вошла, плотно свернула брюки и гимнастерку, зачем-то поправила на пилотке звездочку и сложила все в большой холщовый мешок, найденный тут же, в сенях.

С мешком на плече медленно брела я вдоль лесной дороги.

К полудню дорога привела меня к какой-то деревне. Опасаясь встречи с фашистами, я стала издалека вести наблюдение за окраиной. Между домами деревни смутно видны были повозки и автомашины. Возле них расхаживали какие-то солдаты. Чужие или свои? Справа, возле крайней избы, на огороде копалась пожилая женщина. Я осторожно приблизилась к ней, прячась между кустами.