Давид Бергельсон - На Днепре

Через час-другой Пенек прибежит к Нахману с радостной вестью: «Есть для вас работа! На все лето хватит! Только бы вам с ней справиться…»

Ну-ка, пусть кто другой умудрится проспать крепким сном всю ночь с такой радостью в душе! Пенеку это не под силу. Он дремлет, но сердце его бодрствует: в нем бурлит и переливается великая радость Нахмана.

В шелесте близких акаций, в отдаленном крике. петухов Пенеку слышится все тот же зов, все то же напоминание: не пора ли вскочить, накинуть платье, побежать?

Едва он задремлет, как его всего пронизывает мысль: ты, Пенек, мал, а весть-то — большая какая, радостная!

Нет, Пенеку эта ночь больше невмоготу. Уж лучше сразу соскочить с кроватки, не умываясь, быстренько одеться и, повозившись у тяжелых дверных засовов, пуститься бегом к дальней окраине города, к лужку, где находится избушка Нахмана. Не пора ли в самом деле?

Сквозь щели ставней пробивается рассвет, уже пропели в третий или четвертый раз петухи, воробьи радостно чирикают на ветвях акации, что подле дома.

Их голоса молоды, как разливающаяся заря.

Боже, чего только не совершается на белом свете за одну короткую летнюю ночь!

Выскочив из дому, полузаспанный Пенек не узнал привычных для него просторов, не узнал и себя среди них. От изумления Пенек тут же забыл, что ботинки у него не завязаны, шнурки волочатся по земле. Быстро вдохнув свежий предрассветный воздух, Пенек сразу сочувствовал какой-то необычный аромат. Никогда еще он так рано не вставал, никогда еще не вдыхал этих запахов. Глаза Пенека разбежались, хотели сразу охватить весь горизонт, но остались прикованными к роще, что слева от дома, у края оврага.

Нет, не та роща. Ее словно перенесли сюда из какой-то далекой, чужой страны. Стоит эта роща, правда, на том же месте, что и вчера, влево от дома, у края оврага, и зовут ее в городе просто: «Сад».

Но сейчас она другая. Волшебница ночь околдовала своими чарами эту рощу: не то приблизила ее к городку, не то отдалила. Летняя ночь, воспользовавшись часами, когда все спят, выкупала рощу в лунной, праздничной росе, смыв пылинку с каждого листочка.

Ночь — как праздник! Каждую ночь заново рождаются и роща, и городок, и люди. Этого Пенек не знал. Как может сердце вместить такую великую радость, радость стольких волшебных рождений?

Пенек пробежал несколько шагов по улице, которая вела к избушке маляра. Нахмана. В нос ударил запах зеленых огурцов, росших вдали, на огороде. Незавязанные шнурки ботинок болтались у Пенека под ногами. Вот-вот Пенек разозлится, заскрипит зубами, оторвет их ко всем чертям, эти проклятые шнурки. Хоть Пенеку и некогда, все же он невольно останавливается и оборачивается: его глаза приковывает роща.

Ничего подобного Пенек еще никогда не видел: над рощей восходит солнце… По спине мальчика пробежала дрожь, он весь съежился. Глаза, словно впервые прозрев, заморгали, не веря себе.

— Неужели это солнце? Откуда же оно?

Бледный огонек у лесной опушки. Этот огонек обронила ночь. Лунная речка на небе. Из речки выплывает огненно-красный мяч. Он огромен, свежевымыт. Это солнце, это матерь всего мира, сама себя родившая. Оно сияет, светит красным счастьем жизни, оно, о котором все говорят:

— Взошло красное солнышко!

— Закатилось солнышко!

…Шейндл-долговязая однажды вечером после прогулки с Зусе-Довидом… Шейндл-долговязая стояла тогда посреди кухни и делилась только что услышанной новостью:

— Солнце больше не вертится вокруг земли. Сейчас земля уже вертится вокруг солнца!

Вид у Шейндл-долговязой был довольно гордый. Она добавила:

— Со временем люди станут говорить: «Земля восходит». Так и знайте!

В кухне Шейндл-долговязую подняли на смех.

Буня сказала:

— С ума спятила! Какой это дурак скажет: «Земля взошла»? Это твой Зусе-Довид в своем календаре разную чепуху вычитывает… А ты, дура, веришь всему, что он тебе наплетет… Корова ты! Это он тебя нарочно дурачит…

Шейндл-долговязая, как всегда упрямая, твердо стояла на своем. Все же решили справиться по этому вопросу у сердитого Зейдла. Но Зейдл — он никого не удостаивает взглядом, — когда к нему обратились, сразу обиделся, даже рассердился. С него достаточно, что он, ученый, благочестивый еврей, должен сам таскать в «дом» кули с мукой. А тут еще служанки пристают к нему с разными вопросами.

Он недовольно ответил:

— В святом писании сказано: «И взошло солнце над землей»… Не земля, значит, восходит, а солнце… Солнце восходит…

Зейдл до того обиделся, что даже забыл на кухне свой порожний мешок. Уходя, он пробурчал:

— Сказано о солнце: «Восходит оно, как жених в брачном убранстве своем»… Это значит — как новобрачный из-под свадебного балдахина…

Обо всем этом Пенек сейчас вспомнил.

Пробежав несколько шагов, он невольно остановился и, повернув голову, обратил глаза к восходящему светилу.

Теперь он видит — прав был Зейдл. Точь-в-точь как Зейдл говорил: «Как новобрачный из-под свадебного балдахина…»

Пенек не может оторвать глаз от восходящего солнца.

Какое оно огромное! Как сверкают его лучи!

Вращается ли оно вокруг земли, земля ли вращается вокруг него, — не все ли равно Пенеку?

Главное: оно здесь!..

Теперь, когда все еще спят, оно взошло!!! Видишь? Вот оно — солнце!

Оно уже вынырнуло из огненной реки.

Оно господствует над всем миром, подобно тому как Шейндл-важная господствует над всеми в кухне. По ее приказу все ложатся спать, по ее приказу все встают. Но Шейндл-важную все на кухне ненавидят, в особенности Пенек; он не любит, когда им командуют. Другое дело солнышко: пожалуйста, пусть оно им командует сколько угодно… пусть прикажет вскочить на крышу, — Пенек это сделает с большим удовольствием… Еще одна секунда… В последний раз Пенек взглянет на солнце и побежит. Нет, верно, угрюмый Зейдл наврал. Ведь не может быть, чтобы столь важной лучезарной особе приказали бы: «Сделайте одолжение, потрудитесь вертеться вокруг земли!»

Еще разок взглянуть на солнце и — кончено! Последний разок!

Вот странно! Косые солнечные лучи сверкают, падают на домики, дремлющие в прохладе раннего утра. Только что засиявший солнечный свет нежен и ласков. Таким Пенек видит его первый раз в жизни. Он вовсе не знал, что сияние солнца подобно человеку: рано поутру оно молодое и нежное, покрыто легким пухом, как слабый, только что вылупившийся птенчик; днем оно могучее и властное; под вечер разморенное, как хилый старик, который еле кряхтит… Это надо запомнить!

На этот раз Пенек окончательно говорит себе:

— Хватит!

Он быстро мчится к Нахману. У него такое чувство, будто само солнце велит ему торопливо бежать к Нахману. Само солнце радуется, что он послушен. Хочется ему помчаться еще быстрее, полететь во весь дух, словно стрела с туго натянутой тетивы.