Давид Бергельсон - На Днепре

— Сделай милость, — сказал он, — не говори больше… Все равно я ничего не слышу… Не в состоянии…

Вечером Янкл вез Левина с вокзала домой. Небо было звездное. Мороз крепчал к ночи. Весело бежали хорошо отдохнувшие гнедые кони. Плавно неслись сани по укатанной мерзлой дороге.

Янкл потом рассказывал на кухне:

— Старик еле выполз из вагона. Я накинул на него енотовую шубу, а он и не сердится. Эге, подумал я, непохоже что-то на него. Укутал я ему ноги медвежьей полостью, он что-то буркнул — голоса не узнать. За всю дорогу хоть бы словечко вымолвил! Обычно в пути ко всему придирается, брюзжит. На этот раз хоть бы что! Зарылся в бараний тулуп и не ворчит, как бывало, — зачем, мол, быстро едешь, зачем плетешься шагом. Ну, думаю я себе, дело дрянь, коли богач не привередничает! Примета плохая!

Было около десяти часов вечера. Пенек только что вернулся от Шлойме-Довида. Вместе с прислугой на кухне он выслушал рассказ Янкла, подумал и шмыгнул к отцу в кабинет. Он пошел посмотреть на отца. В его ушах все еще звенели слова Янкла: коли богач не привередничает — примета плохая…

Случай с Алтером, заставившим Шлойме-Довида забрать куль гречневой муки, обошел весь город. Про Алтера пошла молва:

— До чего этот человек честен!

Пенек думает вот о чем: если молва ходит по городу, то за ней не менее интересно следить, чем за прогулкой иного человека. Любопытно знать, куда молва прежде всего направится и кто ее первый будет приветствовать. В данном случае, по наблюдениям Пенека, молве на окраинах не очень-то повезло. Здесь с закрытием винокуренного завода нужда поползла в окна и щели всех домов. Вот последние новости, принесенные оттуда Пенеком на кухню:

— Столяр Исроел Герш продал свою стельную корову.

И еще:

— Конопатая жена канатного мастера уже опять ходит с брюхом.

А ведь летом он сам слышал, как она голосила по всей улице:

— Надоело мне телиться каждый год!

Что касается бондаря Мойше, то с ним, по словам Пенека, дело обстоит вот как: печь в своем доме он уж и не думает больше топить. Это не печь, говорит он, а грабительница: съедает две охапки дров, прежде чем выдаст чуточку тепла. Когда ему удается раздобыть несколько поленьев, он раскладывает огонь на земляном полу среди комнаты и велит детям греться. В дом не войти. От дыма задохнуться можно. Жена канатчика едва ступила ногой на порог, завопила: «Ой, умру!» — и выбежала вон. Пенек все-таки туда зашел, но ничего не увидел: было очень дымно.

Нет, видать, молва о честности Алтера здесь никому в голову не лезет.

Молва перекочевала на рынок, бродит между лавками, собирает людей в кружок. По вечерам она забирается в синагогу, оттуда ее разносят по зажиточным и богатым домам. Теперь эта молва известна всем и каждому. Лавочники преисполнены набожного восторга и повторяют ответ Алтера: «По мне мир мог бы обойтись без торговли».

Этим ответом восхищаются решительно все, начиная от неистово богомольных Ташкеров, продающих тряпье целыми вагонами, и кончая Гдалье — «птицей палестинской», у которого крестьяне закладывают свои тулупы. Пенек видел своими глазами, как богатый лавочник Арон-Янкелес, повторяя рассказ об Алтере, хлопнул себя три раза по лбу и воскликнул:

— Вот это бесподобно!

Арон-Янкелес ходил целый день по городу, заглядывал к знакомым и все не переставал восхищаться:

— Какой ответ дал Алтер Шлойме-Довиду! Прекрасный ответ!

На следующий день Пенек, пройдя мимо богатой лавки Арона-Янкелеса, решил взглянуть: продолжает ли Арон-Янкелес по-прежнему восхищаться словами Алтера Мейтеса?

Был базарный день. В лавке Арона-Янкелеса полно покупателей. Пенек удивился:

— Смотри! Торгует как ни в чем не бывало. Да еще как! Запрашивает втридорога!

Нет! Уж теперь Пенек никак не поверит, чтобы Алтер, вернув Шлойме-Довиду куль гречневой муки, мог побудить Арона-Янкелеса оставить свою торговлю.

Случай с Алтером, не захотевшим осрамить себя торговлей, дошел и до «дома».

Вот притча, которую Левин по этому поводу вечером рассказал домашним. Это было на следующий день после его возвращения из Киева.

Пенек мог бы притчу пересказать слово в слово, в точности, как ее рассказал отец:

— На шестой день творения, когда уже был создан мир, когда все птицы, все звери, все гады, его населяющие, уже разбрелись по лесам, по горам, по долам, — с небес вдруг раздался вопрошающий глас:

«Звери, птицы, гады, кому из вас охота человеком стать?»

И пронесся этот глас по лесам, по горам, по зеленым долам, где пасутся стада, где рыщут хищные звери, под-стерегая свою добычу.

Задумались звери, птицы и гады.

Как тут быть? Если «стать человеком» — дело голодное, то на черта оно нам! Если же это дело сытное, то не про нас оно писано: все жирные куски, все сытное все равно достанется не нам, а льву. Пускай лев и станет человеком.

На том и порешили.

Три дня подряд лев только и делал, что купался, мылся, чистился. Забросил свой разбойный промысел, лежал на солнышке, жмурясь и предаваясь возвышенным думам: вот, мол, человеком стану! Все представлял себе, — как величественно он будет выглядеть, когда поднимется на задние лапы и зарычит человечьими словами. Но воистину у всякой твари есть свои враги, у льва тем более. Его враг — лисица. Частенько лев вырывает у нее из зубов зайца или другую добычу. И вот лисичка, не долго думая, отправилась в лесную чащу разыскивать слона. Нашла его у водопоя и повела такую речь:

«Послушай ты, туша. Удался ты и ростом, и величиной, и нрав у тебя неплохой, и досуга хоть отбавляй. Чего же ты случай упускаешь? Может, как раз тебя и превратят в человека? Хоть в ловкости ты льву не чета, зато ты наделен осанкой, кротким нравом, да и молва о тебе хорошая пошла. Никого ты не обижаешь. Послушай ты меня: пошевеливайся, не ленись, не дай льву опередить себя. Могу тебя заверить: человеком стать — дело стоящее».

Тут-то и беда: слон — да простит он нам — лентяй изрядный, да к тому же и тварь самодовольная. Расстаться со своей слоновьей важностью ему и в голову не пришло бы. Но тут как раз ему очень комар стал досаждать.

Крошечная тварь, всего-то с блоху величиной, а въелась в спину: ни хоботом не достать, ни хвостом — сосет и сосет без передышки! Слону не так уж и больно, как досадно. Пустился он во все тяжкие: и спиной терся о дерево, но только кожу содрал и дерево вырвал с корнями, и по земле катался, и погружался в болото — а толку никакого: комар все сосет да сосет — хоть в реке топись! И вот надумал слон: послушаю лисицу, пойду представлюсь, авось таким манером от комара спасусь. На все решусь — даже чтоб человеком стать!

Коротко ли, долго ли, пошел представляться. А там уже множество зверей столпилось: ждут.