Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Не оборачиваясь, Федор сказал:

— Ты не мерзни. Иди грейся.

И когда стукнула дверь, Федор в досаде стегнул кнутом: как промахнул!

«Почему ж не пождала? А может, есть тут кто у нее?» — и чем темнее мглило на душе у Федора, тем ярче, в каком-то блеске чудилось ему смеющееся Марийкино лицо.

В чайной народу было немного. Неподалеку от стойки с консервами за стеклом сидели трое в полушубках, перепоясаны патронташами. Верно, охотники или завмаги, приехавшие в район за товаром. Грелся чаем старичок, поглядывал на них из угла с некоторым любопытством.

Глаша села поближе к печи. Но печь чуть теплилась.

Ни есть, ни пить Глаше не хотелось. Только бы согреться.

По радио, хрипевшему с минуту, вдруг чисто прорвалась песня. Любила Глаша эту песню об одинокой гармони: тайна ее, казалось, была подслушана поэтом где-то здесь, среди вечерних полей.

Бывало, ночью запоют за деревней. Разве уснешь? Зябко сжимая прохладные плечи, подходила Глаша к окну и глядела туда, где туманилась река. Там клади. Там Федю встретила…

Глаша отвела занавеску на окне. Ничего не видать за блестевшим от снега стеклом… Не заметила, как вошел Федор и тихо сел напротив нее за стол. Куда глядит Глаша? Что высматривает. Вот загородилась рукой от света. В стекле отразилось ее лицо, а за ним — чернота.

Стекло от дыхания потускнело. Глаша протерла его. Ярче зажглись звезды, а снег на крышах заискрился, и даже тьма казалась теперь глубже, таинственнее.

«Ушел с ней», — вздохнув, она опустила занавеску.

Да вот же он! Напротив сидит!

— Федя? — удивилась она.

— Оттаяла?

— А я думала, ты с Марийкой завеялся.

— Любезная, чаю нам, да погорячее, — попросил Федор буфетчицу.

Та не торопилась — считала деньги, раскладывая их масть к масти, наконец крикнула официантке:

— Валя, тебя повесткой требовать или как?

Валя подала большой фарфоровый чайник с кипятком, и маленький — с заваркой.

— А что в клуб не пошел? — спросила Глаша.

— Закрыт. Ребята шли, сказали.

Глаша налила в стаканы чаю, сперва Федору, потом себе. Он наклонился над своим стаканом, но пить не стал.

— Гармонь играет далеко где-то.

— Туда не пойдет. К тетке, верно, побежала. Тетка у нее тут за рекой живет.

— Ты будто утешить меня хочешь?

— Просто предполагаю.

— Веселого, признаться, мало.

Федор тронул ее руку, вызывая на откровение.

— Уж если разговор зашел, скажи: есть тут кто-нибудь у нее?

— Есть кто-нибудь? Да она, как ветер, к ней и не привяжешься!

Федор подумал и сказал:

— Ветер… похоже… Шальной уж больно!

— За это и нравится.

— Не знаю: за это ли?

Чай на колодезной воде был вкусен, душист, а крепкая заварка придавала ему цвет гречишного меда.

— Посмотри, Федя, одни люди чай приготовили, печь натопили, а другим — хорошо. Как же за это отблагодарить? Только добром.

— Это когда человек с совестью. А когда без совести — добро на ветер.

Она улыбнулась так, что ярко заголубели радужки глаз.

— Будем любить яблоньку. А репей репьем и останется.

Чернее и студенее прежнего было на улице, когда Федор и Глаша вышли из чайной. Вывели коней на дорогу. Оглядели упряжь, завертки и, где надо, подтянули, поправили заледеневшие ремни. Взворошили сено, чтоб было теплее сидеть. Можно и ехать. А как же без Марийки?

Где-то далеко трещал мотоцикл. От горящей фары его над крышами сияло. Зажигались голубым огнем деревья и тотчас гасли. Сияние двигалось, кружило. Отблеск его мерцал в фарфоровых изоляторах на столбах.

В чайной уже погасили свет, а Марийки все не было.

— Придется к тетке идти, — сказала Глаша.

Пошел Федор.

«Убежала, и хоть бы что ей. Ведь знает же, что ехать надо. Где бы уж сейчас были! А теперь когда тронемся? Сколько мороки наделала!» — шагая под гору к реке, думал Федор.

Но напрасно ходил. Марийки у тетки не было. Забежала лишь на минутку. Подняла брата Митю и поехала с ним на мотоцикле кататься.

Вернулся Федор к чайной через час. Сняв варежку, вытер жаркий лоб под шапкой.

— В космос улетела. Придется ждать возвращения.

— Уже приземлилась. Брат ее тут на мотоцикле прикатил. Сказал, у геологоразведки нас ждет. Едем!

Возле дороги, у конторы геологоразведки, играла гармошка. Три или четыре повторяющиеся звука частили какой-то танец. На притоптанном снегу кружились пары. Мелькая, вспыхивал Марийкин полушалок. Танцевала она с парнем. Был он без шапки. Конец шарфа летал за хозяином, носившимся с Марийкой по кругу.

Федор проехал молча. Глаша окликнула Марийку. Та подбежала и, раскрасневшаяся, жаркая, повалилась в сани.

Парень прошел следом несколько шагов. Остановился, ожидая прощального взмаха или хоть взгляда.

— Федя, чаю у тебя не осталось? Пить хочу! — крикнула Марийка.

Он не ответил.

— Ну и не надо! Снегом напьюсь.

«Еще заболеет. Возьмешь грех на душу», — подумал Федор и остановил коня…

Большак был широкий, накатанный. За грядой, отваленной снегопахом, — поле. Оттуда, как из разбитого окна, сквозило стужей.

Глаша, сколько ни зарывалась в сено, не могла согреться.

Зябла спина, коченели ноги. И когда она засыпала, ей чудилась темная жаркая изба. Глаша будто входила в нее тихонько, чтобы не разбудить хозяев. Но каждый раз ее окликали… Она раскрывала глаза и видела темневшие кусты. Скрипели под самым ухом полозья. Раз показалось, что конь ее давно стоит. Она вскочила. Ехали через какую-то деревню.

За околицей обоз свернул в овраг. На краю его перед звездным небом стоял тополь, как обхрусталенный инеем.

Марийка не спала и тоже проводила глазами тополь.

«Красивый какой, высокий, как Павлик», — подумала она и вспомнила про леденцы, которые Павлик дал ей, когда танцевала с ним. Леденцы были кисло-сладкие, пахли лимоном. Ой, как кружил он ее! И быстрее мог бы, да пальцы у гармониста коченели.

«Нравишься ты мне, Мария», — сказал.

Слышала она не раз эти слова и от других ребят, но вот так никто не называл: Мария!

С саней соскочил Федор. Запрыгал, зашлепал рукавицами, чтоб согреться. Воздух прояснился от мороза. Ярко горели звезды.

— Глаша, жива? — окликнул ее Федор.

— Дышу, — отозвалась она.

— Федя, а ты знаешь, — заговорила Марийка, — через нашу деревню завтра аэросани с геологоразведчиками промчатся. В Курганове каменный уголь нашли. Павлик сказал. Он в геологоразведке работает. Буровой мастер. Я с ним танцевала.

— Видел. Лихо танцует. Даже шапку где-то потерял.

— А он всегда без шапки, хоть лютый мороз будь. И знаешь, смелый какой! Под Новый год приезжал он к нам. С избы дяди Силая на лыжах скатился. Прямо в огород спрыгнул.

— И люди видели?

— А как же? Вся деревня собралась. Подвиг свой мне посвятил.

Федор посмотрел на нее — совсем еще девчонка!