Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Фонарь за окном померк, что-то черное заслонило его: ветвь липы закачалась от ветра. Зеленые листья сейчас просвечены фонарем до прожилок.

«Деревья облетают по осени. Вот и я — как голое дерево».

Напротив из подъезда десятиэтажного дома с разноцветными чистыми огнями в окнах вышла женщина. В руке — чемоданчик.

Она остановилась на какое-то мгновение и посмотрела в окно, где стоял Завьялов. Он отмахнулся даже, словно бы чего-то испугался.

Что это она так вдруг посмотрела на его окно? Случайно или что-то ей надо, что и окно-то знает?

Она пошла прямо к его дому по узкой асфальтовой дорожке среди изумрудно-серых капель света, разбрызганных из освещенных окон по листьям сирени.

«Почему она так посмотрела?» — Завьялов встревожился, сразу и про одиночество забыл. Подошел к входной двери. Притих в темноте.

На лестнице, где-то внизу, глубоко-глубоко, послышался стук каблучков. Все ближе и ближе шаги… Вот приблизились к двери, остановились.

Раздался стук.

Завьялов открыл дверь и увидел, как женщина вытаскивала торчавшую из почтового ящика газету.

— Вам кого?

Она протянула ему газету.

— Свет пришла исправить.

Темно в квартире. Ничего не видно.

— Так и сидите в потемках? — сказала Настя Залескова, домовый электромонтер.

— Как-то и забыл про свет, — признался Завьялов.

Во многих квартирах приходилось бывать Насте. Не приглядывалась особенно к чужим стенам, любопытства такого не было. Но все замечала, угадывала про чужую жизнь.

В этой квартире ей даже показалось, как что-то стонущее гудит в стенах: может, трубы какие гудят?

Она достала из чемодана фонарик. Вспыхнул свет — метнулся призрачно-белый круг, остановился высоко на стене, на чернеющей коробке с пробками.

— Там, кажется, все в порядке. Я смотрел, — сказал Завьялов.

— Табуретку или стул какой-нибудь дайте, — попросила Настя.

Завьялов принес из кухни табуретку, рубленную из дуба, коренасто-тяжелую, поставил плотно к стене.

Настя поднялась на табуретку. Подала фонарик Завьялову.

— Посветите.

Она потянулась к коробке с пробками. Высоко открылись ее ноги.

— Разбираетесь в пробках? — спросила она.

— В свое время больше разбирался, что под пробками.

Она бросила в чемоданчик старую, перегоревшую пробку.

— Подать новую? — спросил Завьялов.

— Да.

Завьялов нашел пробку в ее чемоданчике с отвертками, с мотками изоляционной ленты, с розетками и кремово-белыми выключателями.

Он протянул пробку Насте. Она взяла ее, взглянула на него сверху.

Сутулится в своей безрукавке, вроде бы болен. Ненастно исхудавшее лицо, глаза тоскливые: так бывает, когда всё в прошлом. Дрогнули веки от ее взгляда.

— Что посмотрели так? — спросил он.

— Так… — Она снова потянулась к коробке на стене. — Кажется мне, земляки мы.

— Кажется. А может, так и есть?

— Что-то остается в душе. Вот и чувствую это родное. Да и говор наш. Угадала или нет?

— Интересно. Я из-под Ельни, — сказал Завьялов.

— Вот и угадала! И я из-под Ельни.

Она стала ввинчивать пробку — завернула покрепче, и в комнате вдруг как молния сверкнула.

— Во богиня! Да еще землячка!

Он хотел помочь ей слезть, но Настя сама спрыгнула с табуретки — засмеялась.

— Разобьешься.

— Ничего… А откуда — из-под Ельни-то? — спросила она.

— Слышала, Шафраново?

Настя села на краешек табуретки и стала закрывать чемодан. Сунула туда фонарик.

— Вот и все, — сказала она и поднялась. Молодое лицо бледно, скорбинки в свежих губах. — И я из Шафранова, — проговорила вдруг. Глаза ее замигали зеленым блеском. — Не узнали?

В самой середине лба ее — ря́бинка, как от дождевой капли в сухой земле.

— Настенька…

— Да.

— Неужели это ты, Настенька?

— Не забыли… — и улыбнулась — чтобы поверил, что это она, Настенька.

Еще девчонкой ее знал, давно, перед войной, и помнил он одно утро, прозолотилось сейчас в памяти тепло голубого неба над зеленью весенней травы, яркой, чистой в прозрачном воздухе.

Он шел по дороге, суженной разросшимися орешниками. А навстречу — она в белом платьице, на которое сыпалось рассеянное кустами солнце.

Остановились у куста шиповника с разжигавшимися из затененной листвы цветами.

— Где была, Настенька? — спросил.

Глаза с зеленым блеском, нежные в своей детской доверчивости.

— Контрольную сдавала.

— Сдала?

— Сдала.

— Молодец!

— В третий перешла.

Она обошла его по самой кромке дороги, где за кустами начинался ров со сквозившим холодком росы, и роса эта от мелькнувшего света Настенькиного белого платья будто взвихрилась вдруг среди травы снежной вьюгой… Вьюгой снежной замело тут потом вмерзшую в землю кровь.

Бывал и в войну на этой дороге Завьялов, с автоматом, в партизанском ватнике, глядел из-за березок на деревню.

И по сей день никто не знает о тайне одной далекой теперь ночи. Так думал Завьялов, что никто не знает.

После войны он часто бывал в деревне. Виделся с Настенькой: девушкой уже стала.

А потом приехал как-то — Настеньки нет. Уехала с матерью в Москву; будто дали им там за дворницкую работу комнатку в подвале.

Избу продали. Разобрали и увезли новые ее хозяева. Груды кирпичей на селибе, разбитый горлач и рамы оконные с уцелевшей половинкой стекла; всполыхнувшийся бурьян затаил под колючими листьями это стеклышко с бьющимся светом, что раз Завьялова даже ночью поманил этот свет. Свернул с дороги, распахнул бурьян, а там из стеклышка звездочка мерцает, переливается с ясной прозеленью.

Мерцают, переливаются с ясной прозеленью Настенькины глаза. Вот они перед Завьяловым — улыбнутся и загрустят.

— Где была, Настенька? — как тогда, спросил он ее.

— Контрольную сдавала.

— Сдала?

Опустила голову:

— Неужели так бывает?.. Лет-то сколько прошло!

— Постарел?

— Нет… Нет. А я и не знала, думала, живете счастливо.

— Спешишь?

— Не особенно.

— Да что мы стоим тут, — спохватился Завьялов.

Через распахнутую дверь комнаты видно, как горит люстра — отражается в темном окне.

Эту люстру часто с улицы видела Настя. Напоминала она о далеких праздниках. Были они или только снились ей?

На стене в комнате прикреплена винтовочная гильза, вилась из нее березовая былинка.

— Живая? — спросила Настя про березку.

— Живая.

— Можно посмотреть?

— Конечно.

Она вошла в комнату с холодно-серебристыми обоями. В углу, как сгорбленное, темнело кресло. Настя подошла поближе.

— В этой гильзе что же — земля? — спросила Настя.

— Земля.

— И поливаете?

— Несколько капель воды.

— Вот смотри, и не гибнет.

— Третий уже год она у меня тут.

— Всего несколько щепоток земли — и живет. Прямо карликовая березка. На стволик и на листья набрала, даже про эти вот крапинки не забыла… Что ж, сами так посадили?