Виктор Тельпугов - Полынь на снегу [Авторский сборник]

Одна телеграмма быстрее другой, как белка, бежит где-то по самым верхушкам деревьев:

«Возвращайся немедленно, жду…»

«Поздравляю днем рождения, целую, желаю счастья…»

«Буду шестнадцатого четырнадцатым, вагон шесть…»

«Срочно оформляй отпуск, приезжай, хочу тебя видеть…»

Теперь мне понятно, почему здесь так долго не поют птицы — молча раскачиваются на ветвях и слушают. В такие минуты им так же, как и мне, наверно, кажется, что вся Руза влюблена, вся ревнует, вся ждет и встречает, вся клянется в верности и верна. Ей все меньше и меньше идет это название — Старая Руза!

Сейчас зайду на почту и тоже дам телеграмму. Пусть продиктуют ее срочно, непременно при мне.

— Девушка, можно передать «молнию» в Москву?

Через минуту птицы, задумчиво раскачиваясь на ветвях, снова слушают веселый девичий голосок:

— «Срочно приезжай, я жду, я люблю тебя!..»

Убедившись в том, что моя телеграмма передана точно, без каких-либо искажений и сокращений, бережно свертываю и прячу квитанцию, выхожу на улицу и снова углубляюсь в лес. Меня нагоняют чьи-то замечательные слова:

— «Встречай, вылетаю самолетом…»

Может быть, это мне отвечают так быстро?

Ответят и мне! Не напрасно же, в самом деле, у нас в поселке почту построили.

Это было в тысяча девятьсот… впрочем, не так уж существенно, когда именно. Важно, что это не выдумка, так уверил меня старик дагестанец, рассказавший, как ехал он однажды в молодости из Гумара в Чумчи по узкой горной тропе, на которой всадники старались не встречаться друг с другом.

— Это одна из самых опасных дорог в горах. То слева пропасть, то справа, — вздохнул старик и задумался.

Как все старые люди, он медлил с рассказом, а мне уже не терпелось:

— Вам, наверно, попадался когда-нибудь встречный там?

— Да. Один раз случилось.

— Ну, и как же вы?

— Я на буланом ехал. Он — на гнедом.

— Ну-ну! — не очень вежливо поторопил я своего собеседника.

— Если два всадника над пропастью съедутся, один должен уступить дорогу другому. Таков древний и мудрый обычай горцев.

История становилась все интересней, но из старика приходилось вытягивать буквально по слову.

— Кто же из вас уступил кому? Вы или он?

— Уступают тому, у кого более важное дело.

— У кого ж из вас важней было?

— Он к другу своему торопился. Железо вез для подков.

— А вы?

— Я на свадьбу к брату спешил.

— Значит, один торопился, другой спешил? Какая разница? Как решили в конце концов?

— Я ему предоставил решать — он намного старше был. У нас в горах все старший решает.

— Прекрасно. Как же он поступил?

— Он сказал: «Я старший, слушай меня. Приказываю, говорит, тебе ехать на свадьбу к брату. Свадьба всегда есть свадьба — самое важное дело на земле после того, когда виноград уже собран. Одним словом, тебе дорога!»

— И что же? — опять не слишком деликатно перебил я своего собеседника.

— Сам понимаешь. Одним добрым конем в тот день на свете меньше стало. Пришлось сбросить ему своего гнедого в пропасть.

— Как сбросить?

— Я же сказал тебе: место узкое, двоим никак не разъехаться, будь они самыми трезвыми людьми на всем Кавказе.

Поняв наконец, в чем дело, я умолк, откровенно говоря, не зная, верить всему этому или не верить.

Старик достал кожаный кисет, и мы закурили. Крепкий табак сделал на минуту и меня чуть ли не горцем, и я спросил в тон дагестанцу:

— Успели на свадьбу?

— Успел. Буланый все слышал, все понял, и к утру я был уже на месте.

Он посмотрел куда-то вперед, за дымку горизонта.

— А уступившего вам дорогу отблагодарили потом?

— За полвека ни разу не встретил его нигде. Горы! Но за мною не пропадет! — Старик улыбнулся, и улыбка на один миг вдруг разгладила все его бесчисленные и глубокие, как пропасти, морщины.

Рассказ был окончен. Я молча сидел против дагестанца и глядел на него словно на какое-то чудо. Он, поняв мое состояние, заговорил первым:

— Ну что? Понравился тебе наш обычай? Только честно давай, душой не криви.

Я ответил совершенно честно:

— Понравился. Жестокий, конечно, но в общем-то справедливый, наверно, обычай. А уж красивый-то наверняка.

— Почему жестокий? Только справедливый! Ты хорошо подумай, дорогой. Сто раз подумай.

Я думал долго. Несколько дней, потом несколько лет. И только сегодня, получив телеграмму от любимой, понял наконец, как прекрасен обычай горцев!

Правда, ехать мне пришлось не в горах, не верхом, всего лишь на поезде и пока что не на свадьбу, но торопился я очень. И все пятьсот километров под стук колес вспоминал рассказ дагестанца. А сам всю дорогу неотрывно смотрел в окно — нет ли встречного поезда: путь из Онежек в Дубну до сих пор у нас одноколейный…

Два раза в день проходила Марьяша этим полем — рано утром и под вечер, на работу и домой. И странное дело — с какой бы стороны она ни шла, с запада ли, с востока ли, подсолнухи, миллионы желтых глаз, глядели прямо на нее. Она сперва не замечала этого, а когда заметила, стала проверять, не ошиблась ли. Выйдет чуть свет на крылечко — и первым делом на поле взгляд: смотрят подсолнухи на нее? Смотрят! После рабочего дня возвращается из леспромхоза и уже издалека присматривается к подсолнечному полю: куда там глазеют ее друзья? На нее!

Так продолжалось уже третье лето. Удивлялась девушка и радовалась. Она даже сочинила озорную песенку, и когда знакомая дорожка приводила ее на залитое солнцем поле, пела:

Марьяша не знала, как она хороша собой, иначе, пожалуй, подумала бы, что подсолнухи просто любуются ею.

Если бы Марьяша захотела, она могла бы, конечно, вспомнить, как учитель на уроке ботаники рассказывал про подсолнухи, которые потому так и называются, что под светилом живут — куда солнце, туда и они головы поворачивают.

Шагает утром Марьяша на запад — солнце светит ей в спину, подсолнухи обращены к ней лицом. Вечером тропка ведет девушку с запада на восток — солнце сидит у нее на загорелых плечах, подсолнухи опять обращены к ней.

Вот и вся загадка! Так объяснил Марьяше и молодой сосед, инженер, недавно приехавший в гости к своей матери. Объяснил все по науке и даже добавил, что после захода солнца головки подсолнухов возвращаются в исходное положение.

— Вот так, смотри, — сказал он и смешно крутнул перед нею рыжим чубом. — Понятно?

— Понятно. Только…

— Что только?

— Как это у них стебелек выдерживает? Тяжело небось, глядишь — и совсем отвертится.

Инженер рассмеялся.

— Не отвертится!

Сказал так, а сам все-таки потрогал рукой свою шею, которая в последние дни начала у него почему-то побаливать, и вдруг покраснел: а что, если Марьяша уже заметила, как он из окошка следит за нею, буквально за каждым ее шагом?