Григорий Боровиков - Ника

Все время Ника находилась около больной, отлучалась домой ненадолго, чтобы поесть. Отец с тревогой заметил, как она сосредоточилась на чем-то своем, внутреннем, как лихорадочно блестят ее глаза, тогда как сама она внешне спокойная, ровная.

«Не поддалась ли поповщине?» — подумал Филатов и осторожно спросил:

— Ты что-то не в себе?

— Жаль Агашу… Ох, как жаль!..

— Она сама виновата.

— Зачем ты так… сейчас, когда она почти без памяти.

Отцу стало стыдно.

— Ладно… ты уж старайся.

К тому, что делала Ника, неприложимо слово «старание». Она не понуждала себя сознанием долга помочь в беде, не задумывалась над добровольной обязанностью своей, не приходил ей на ум ходкий призыв «человек человеку — друг, товарищ и брат». Все существо ее жило чужим горем, как своим, она чувствовала это горе каждым нервом. Войдя в чужую семью, она стала в ней тем человеком, без которого уже не могли обойтись.

По утрам приходила фельдшерица, ослушивала Агафью, потом медсестра делала уколы. От них Ника узнавала, что у других болезнь протекает легче.

Агафья лежала пластом, горячая грудь ее часто вздымалась в одышке. Ника почти насильно вливала ей в рот куриный бульон; только ягодный морс больная пила жадно и помногу. Иногда дыхание Агафьи замирало, тогда Ника со страхом брала ее руку, искала пульс и, не найдя, припадала ухом к груди. Удары сердца были слабые, глухие. Ника обмирала до озноба на ногах и руках, плакала тихими слезами.

Прошло больше недели, ожидаемый медичками кризис не наступил. Вызванный из районной больницы врач сказал, что лечение ведется правильно, но организм больной ослаблен и плохо сопротивляется болезни. Но, мол, надо надеяться на лучшее.

С каждым днем состояние Агафьи резко ухудшалось. Она часто впадала в беспамятство, а в бреду среди бессвязных слов произносила: — Павел!..

— Это муж ее зовет к себе, — объяснила мать.

— Да пошла ты со своей глупостью! — прикрикнула Ника.

— Правду говорю, — ласковым тенорком отвечала старуха. — Павла хоронили, Агаша горстку земли на гроб бросила. А это уж верно: кто из родных бросил землицу на гроб, того упокойник к себе позовет. На то воля божья.

Ника с отвращением посмотрела в тусклые глаза старухи, вздохнула.

— Ох, темнота!

Бесшумно ходил Агафьин сын, издали глядя на беспамятную мать испуганными, полными непролитых слез глазами.

Не в силах вынести этого взгляда, Ника подходила к мальчику, прижимала его стриженую голову к своей груди, едва сдерживала клокотавшее в горле рыдание.

Однажды утром, когда мальчик ушел в школу, а старуха возилась у печи, Ника сидела у постели больной, ожидая фельдшерицу. Бесшумно горели в печи кизяки, бросая из чела трепетный розовый отсвет пламени в утренние сумерки избы. Больная открыла глаза, ясным осознанным взглядом посмотрела на живой свет огня, потом удивленно на Нику, силилась что-то сказать, но с запекшихся губ слетал непонятый шепот, а руки двигались по одеялу, пальцы словно что-то искали быстрым движением.

— Прибирается, — промолвила старуха, и Ника первый раз увидела, как глаза ее повлажнели. — Готовится преставиться перед господом богом. — Старуха перекрестилась.

Агафья пыталась что-то сказать и не могла, и это бессилье мучило ее. Потом она глубоко вздохнула с хрипом в груди, закрыла глаза, утихла.

На носках отошла Ника от постели.

Старуха перекрестилась и потянулась с огнем затеплить лампадку.

— Преставилась раба божья.

Эти слова, произнесенные с грустной завистью, леденили сердце Ники; все тело ее содрогнулось, сознание помутилось, и она едва успела привалиться на лавку в куту.

Хоронили Агафью всем селом. Стоял тихий день, с легким морозом. Низкое серое небо нависло над дорогой, по которой черной разорванной цепью медленно тянулась похоронная процессия. Гроб попеременно несли Венков, Перепелкин, Варнаков, Лавруха, активисты колхоза.

Передав скорбную ношу другому, Перепелкин пошел за гробом с понурой головой. Сожаление о безвременной смерти молодой женщины до слез печалило его. Оно было горше еще и потому, что в смерти этой Перепелкин винил себя: «Недоглядел, упустил…» Припомнилось, как вчера позвонили из района, «поправили» его, что, мол, не годится бороться с религией «такими» методами. «Зачем вызывал попа?» Зачем?.. Попробуй объяснить так, чтобы все поняли… Сказали напутственно: «Надо усилить воспитательную работу среди населения — это главное в борьбе с религией…» С неприязнью взглянул на попа: «Значит, пожаловался…»

Вчера советовался с Венковым о похоронах.

— Нам надо участвовать в похоронах, — сказал Венков. — Живую отдали церкви, так мертвую не надо отдавать.

— А как же не отдашь? Отпевать будут, панихида в церкви, на могиле поп станет служить…

— Пусть! Пусть поп совершит религиозный обряд, а последнее слово за нами. Ты скажи речь на могиле…

Все это немало смущало Перепелкина. И он высказал сомнения Венкову, которого по студенческой привычке считал учителем.

— Участием в похоронах мы выразим уважение к покойной, — сказал Венков. — Кроме того, дается случай на конкретном факте сказать о вреде религии.

На это Перепелкин заметил, что необычность обстановки может породить кривотолки.

— Найдутся догматики, — вспылил Венков, краснея, — найдутся… осудят… Но мы должны участвовать в похоронах.

Пока шло отпевание в церкви, коммунисты и их единомышленники из поджидавших мужчин стояли у паперти, а потом решительно взяли гроб и с той минуты уже не выпускали из своих рук.

На кладбище желтела на снегу горка глины у свежей могилы. На нее поставили гроб. По одну сторону стали верующие, по другую — безбожники. Некоторое время обе стороны молчали, словно выжидая чего-то.

Но вот отец Борис замахал кадилом, скороговоркой сотворил погребальную молитву, и под печальное песнопение гроб стали опускать в могилу. Нестройные голоса печально пропели «вечную память», с глухим стуком упали на гроб комья земли.

Прошка громко сказал:

— Поп спецодежду снимает.

Перепелкина словно толкнуло, он очнулся от задумчивости и крикнул срывающимся голосом:

— То-ва-ри-щи!..

Стало тихо. Только комья глины продолжали падать еще глуше, да скрипел снег под ногами попа, уходившего во главе причта и верующих.

— Товарищи! — тихо и печально повторил Перепелкин. — Мы хороним молодую женщину. Еще недавно она жила среди нас, полная сил и здоровья. На наших глазах она стала жертвой религии, жертвой церковников…

Он говорил о вреде религии, о закабалении ею духа свободы и разума.

Между тем народ понемногу расходился. Когда Перепелкин говорил о том, что он не натравливает на попа («дело не в попе: не будет отца Бориса, пришлют отца Василия»), а призывает бороться против религии, против ее корней, то заметил, что его слушали только те, кто не ходит в церковь, кто не признает бога.