Григорий Боровиков - Ника

Лица пляшущих были серьезны, сосредоточены, как при исполнении важного дела. У кого не хватало больше сил, тот выбегал из круга, валился на стул, тяжело дышал, утирая пот. На такого смотрели снисходительно, как на побежденного. Вихревой пляс вдруг обрывался, и семейные расходились домой. В клубе оставалась молодежь. Кое-где вырывались сквозь разрисованные морозом окошки изб подогретые самогоном модные песни: «Ивушка зеленая», «Рябинушка», «Под окном черемуха колышется».

Так отдыхали и веселились люди, знающие тяжесть и радость труда, а отоспавшись в воскресенье, принимались на целую неделю за свое нелегкое дело.

Однажды в воскресенье Алексей возвращался с охоты и встретил Нику. Пошли рядом, она по дороге, он сбоку на лыжах.

— И не жалко стрелять? — спросила она, показывая глазами на зайца, болтавшегося у пояса.

— Бывает и жалко. Иной раз мог бы застрелить, а не стреляю. Ну, а этого не пожалел, взял. Почему ты вчера ушла из клуба так рано?

— Скучно стало, вот и ушла.

— А я подумал, не заболела ли: ты была хмурая.

— Построили клуб, а вешальщиц нет. Танцуем в шубах, в валенках, парни в шапках, под ногами шелуха от подсолнушков хрустит… Аж с души воротит… Пошла к отцу Борису. Хорошая передача по телевизору была.

— Попадья еще не гонит гостей?

— Наоборот, она очень приветлива… интеллигентный человек. Да и Борис Иванович… Он только в церкви поп, а так обыкновенный человек. Я сама безбожница, а про него ничего плохого сказать не могу.

— Скоро в клубе телевизор будет.

— Тогда и к попу ходить перестану.

— Готовишься к экзаменам?

— Начала было да опять забросила.

— Почему?

— Не могу через силу, а легко не идет. А ты все топором работаешь.

— Топор — великое изобретение, он еще долго послужит человеку.

Ника подумала, что Алексей начнет рассказывать о том, что можно сделать топором, о церквах, построенных при помощи одного только топора (один раз он уже рассказывал об этом), и с нескрываемой усмешкой смотрела на красное от стужи лицо Алексея, отметила про себя, что у него глаза не сплошь карие, а какие-то крапчатые — коричнево-серые.

— Тебе Славка ничего не говорил? — спросил Алексей.

— Нет.

— Из райкома комсомола есть указание, чтобы комсомольцы, молодежь учились на механизаторов. Понимаешь, машины будут, а работать на них некому. У нас создаются кружки, а отец говорит, что с будущей осени в школе будут готовить механизаторов. Выпускники получат не только аттестат зрелости, а еще права тракториста, шофера… Я буду в уборку на автомашине работать, сдаю на третий класс.

— А я при чем? — Пухлые губы девушки выпятились, в лице еще больше обозначились не по-женски крупные черты.

— Выучись на штурвальную. Знаешь, как весело поработаем.

— Не знаю, надо подумать.

— Нет, ты, по-моему, не сможешь работать на машине.

— Это почему не смогу? Почему?

Все лицо ее вспыхнуло, зеленоватые глаза побелели от обиды.

Спустя несколько дней он столкнулся с ней, когда она выходила из церкви.

— Ты в церкви была?

Она едва подняла на него глаза и грубо ответила:

— Была. Сам видел. Беги в комсомол, доноси!

— Да что ты, право, какая!..

— Ну, нотацию читай!

Не слышала, как Алексей ответил, что находит ее поведение странным, не заметила, как он покачал головой. Перед глазами стояло недавнее, поразившее ее… В слабо освещенной церкви, где из каждого угла смотрела глубокая пугающая темнота, шло богослужение. Сгорбленные старушки клали земные поклоны, и восковые свечечки с желтыми язычками дрожали в сухоньких руках. Под высокими сводчатыми потолками старушки казались крохотными странными существами. Подновленные иконы с плоскими лицами святых поблескивали неуверенно, безнадежно, не в силах пробиться сквозь наступающую темноту. Пещерным, первобытным, веяло от колеблющихся теней, размытых очертаний толстых колонн, сводов с железными перекладинами. Витые из железа решетки на узких, спрятанных в толще стен окнах не пропускали дневного света и виднелись серыми, размытыми пятнами. Вкрадчивый голос монотонно доносился откуда-то из-за старушек и дробился в каменных закоулках. Этот живой голос проникновенно произносил непонятные слова, в ответ на которые старушки шептали и прикасались лбами к холодному каменному полу.

Так вот в какой мир звал ее отец Борис! В тот вечер, зайдя к нему из клуба, она между прочим пожаловалась на плохое настроение.

— Сядьте, дорогая, — пригласил ее к столу отец Борис. — Пейте чай, а я подумаю о вас.

— Что вам думать обо мне?

— А как же? Душа ваша в смятении, и я должен помочь вам. Что вас тревожит, от чего нет вам покоя? Вот вы сказали: «скука». А чем лучше веселье? Что оно дает? Одна суета.

— Скука заедает меня оттого, что время идет, а я топчусь на одном месте. Неужели так будет всю жизнь?!

— Всех ждет одна участь: врачей и больных, пастухов и овец, потому что…

— Но ведь каждый стремится к чему-то! — вскрикнула она.

— В этом и беда. Куда бы ни стремился человек, он вернется к одному: для всех людей — мудрых и глупых, богатых и бедных, знатных и безвестных, властителей и рабов — один вход в жизнь и один исход из нее: смерть. Солнце всходит и заходит и снова спешит к своему месту, чтобы восходить. Реки текут в море и возвращаются к истокам своим, чтобы снова течь. Нарождается род человеческий и умирает, чтобы пришел новый род для того, чтобы уйти и уступить место новому роду.

— По-вашему, не надо ничего делать, потому что «все в землю ляжет, все прахом будет»?

— Делающий всегда в беспокойстве — и днем и ночью. И что уже сделано на земле, все это было в веках, и больше того не сделать.

— Людей на земле становится все больше. Даже ради пропитания им приходится все больше трудиться, — возразила Ника.

— Умножается пропитание, умножаются и потребляющие его. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа.

Ника покачала головой, усмехнулась.

— Есть, есть люди, понявшие пагубность мирской суеты… Вот вы как-нибудь побывайте в церкви, поглядите на истинно верующих. Они умеют подняться над всем: над трудом, над заботами, над горем, над завистью, над алчностью. И души их ликуют, обретя покой и умиротворение…

Ника вдумывалась в слова попа, не очень веря, что он говорит искренне. Однако слушать его ей было интересно. Она не собиралась последовать его совету посетить церковь, а зашла случайно, неожиданно для самой себя. Проходя мимо, услышала песнопение и ради любопытства поднялась сначала на паперть, потом перешагнула порог…

Невероятной книжной стариной, запустением и бессмыслицей показалось все это Нике. И когда глаза ее встретились с гипнотизирующим взглядом отца Бориса, ее охватил такой сладкий испуг, что она выбежала из церкви и с облегчением глотнула свежий воздух. Домой шла торопливо, почему-то оглядывалась по сторонам.