Инга Петкевич - Лесные качели

У нас была одна забота — устроить Графиню. Дело в том, что эта удивительная женщина, как всякое растение, очень плохо выносила пересадку. Вырванная из почвы, она мгновенно чахла и хирела. С большим трудом нам удалось вырвать ее из Тайшета, где она уже вполне прижилась и акклиматизировалась. Я и раньше заметил ее некоторую вялость в пути, но не придал этому такого уж значения. Кроме того, мы до сих пор путешествовали более или менее с комфортом. Теперь же, перед лицом стихии, да еще подорванной, Графиня буквально распадалась на куски. Сначала она хныкала по Тайшету, потом полезла в тайгу за черной смородиной и ее там в кровь искусали комары и мошка, которые здесь поистине были какие-то бешеные, потом она пролила в сумке пузырек с йодом и залила свои наряды, и в довершение всего этого — завал и ночь под открытым небом…

Мы нашли ей подходящий пикапчик, там было вполне удобно, но Графиня была уже невменяема. Она вообразила, что ее укусил энцефалитный клещ, и теперь умирала. Громко рыдая, она хватала мои руки, умоляя не оставлять ее одну, потому что ей уже отсюда не выбраться, как не выбрался тот мальчик из музея… Откуда она взяла, что тот мальчик погиб от энцефалита, я не знаю, но переубедить ее было невозможно. Тут был какой-то животный, панический страх перед стихией, и в таком близком к природе человеке мне показалось это странным, но потом я подумал, что как раз животные особенно боятся грома и молний. Наконец Поленов, который все время был совершенно к ней безучастен, нашел где-то снотворное, и она заснула.

Я так измучился с ней, что даже наорал на Поленова: мол, это его дело — любишь кататься, люби и саночки возить. На что он холодно огрызнулся, что не намерен потакать распущенности, что Графиня сама должна взять себя в руки, никто ей тут не поможет, что в свою очередь она бы тоже не пришла ему на помощь. Это была правда, и я не мог не согласиться с ним. Я только подумал, что в нем нет любви к ней, потому что страдание любимой, пусть оно абсурдно и глупо, все равно должно вызывать сострадание и желание помочь. Но любовь в нем заменялась потребностью любви, а отсутствие ее являлось его основным комплексом, который и толкал его на все новые подвиги. Ненасытная потребность любви была основным ключом его диких вывертов и даже мучений.

Завал на другой день разобрали, но с него начались наши мытарства. Горы сменились низкой болотистой тайгой. Пошли дожди, дороги совсем размыло, и то и дело приходилось вытаскивать машины из грязи буквально на себе. Невозмутимые водители только посмеивались над нашими городскими нарядами. За сутки мы навряд ли продвинулись вперед километров на двадцать. Водители говорили, что это еще что — вот как мы перевалим через Хомутовку… К тому же на другой день, перепутав Хомутовку с Харьюзовкой, мы еще вернулись километров на двадцать назад. Потом нам, правда, повезло, и мы быстро проскочили далеко вперед, пока не попали в эту самую Хомутовку. Она раскинулась перед нами во всем своем великолепии…

Меня всегда удивляло, что все стройки выглядят несколько флегматично. Мне ни разу не довелось видеть снующих рабочих, подъема, азарта и движения. Ну ревет какой-нибудь один бульдозер, еле ковыряясь в грязи, лениво ворочается стрела экскаватора, а вокруг никого, никто не передает кирпичи и раствор, людей почти не видно, и стена, которой положено расти на глазах, застыла на своей середине будто навек.

Здесь я это увидел. Это был ад. Черный, развороченный и ревущий ад. Огромная мехколонна, казалось, вытоптала и выкорчевала вокруг все живое своей взбесившейся техникой. Ревели бульдозеры, скрежетали гусеницы, какие-то юркие шустрые тракторишки то и дело угрожали ненароком наскочить на тебя. Людей видно не было, и казалось, что эта озверелая техника вступила друг с другом в смертельный поединок.

А дорога! Это безбрежное и топкое месиво… И я только удивился беспечному нахальству водителя, который на своей хрупкой трехтонке рискнул сунуться туда. И точно, мы застряли как раз посредине, и грязь, по-моему, собиралась засосать нас целиком, так глубоко мы завязли. Мы просидели тут весь день. Эта часть дороги, то есть это безбрежное болото, находилась на границе двух участков, каждый из которых снабжался с противоположных концов, а эта часть, самая недостроенная, была тиха и безлюдна. Мы застряли как раз посредине, и за весь день мимо пронеслись только два вездехода, но они не обратили на нас внимания. Так и сидели в тупой пассивности, надеясь бог знает на что.

Графиня была плоха, но мы все были не лучше.

Шел дождь… Гнилая зловещая тайга обступала нас со всех сторон. И от мысли, что нам придется просидеть в этой западне все лето, делалось так тошно, хоть беги…

Ночью нас вытащил трактор.

Когда же на другой день мы проснулись в Акуловке, то просто не поверили своим глазам. Роскошный, цветущий, зеленый край раскинулся вокруг. И куда только девалась сырая дряхлая тайга, как она могла так быстро кончиться? Ну да, ведь дорога была высокогорной и по мере подъема климатические зоны и растительность менялись чуть ли не каждую сотню километров.

Но и этот цветущий край встретил нас неприятностями. Злополучный Муха третьего дня двинулся нам навстречу и теперь находился в Тайшете, где у него в свою очередь было небольшое дельце. По телефону он с интересом расспросил нас про лужу, живо сочувствовал и советовал отдохнуть после тяжелой дороги в «нашей Украине», так он назвал Акуловку.

И опять потянулись дни томительного безделья и ожидания.

По распоряжению того же Мухи мы были отданы на попечение комендантше общежития и размещены ею в уютных вагончиках.

Графиня поселилась отдельно в женском общежитии.

Целыми днями мы бродили по живописным окрестностям, стараясь не попадаться на глаза строителям. Купались в запруженной лесом быстрой и холодной речушке, грелись на солнце, лежа на огромных теплых бревнах.

Была тут деревня, совсем уже недоступная, за бревенчатыми крепостными стенами, ни одной лавочки около ворот, ни одной щелки, и только пестрые огромные свиньи бродили вдоль заборов.

Встретишь бабу в деревне — поздоровается. Попросишь молока напиться — даже в лице не дрогнет, как идол проплывет мимо. Чего, спрашивается, здоровалась?

Товарищ Муха все не появлялся.

Примерно на третий день он по телефону предложил нам порыться в его ящике в конторе: там, мол, для вас кое-что найдется. Мы бросились в контору, но ящик оказался запертым. Ключ был у комендантши, но она уступила нашим просьбам только лично связавшись с Мухой, на что ушел почти целый день. Когда же ящик наконец вскрыли, там оказались только рваные женские боты и больше ничего. Открывать другие ящики комендантша наотрез отказалась, а Муха на другом конце провода только весело расхохотался и посоветовал нам еще немного подождать.