Инга Петкевич - Лесные качели

И что знаменательно, в каждом доме эти соления и варения будут иметь свой индивидуальный привкус, привкус иного семейного уклада; и сколько домов, столько оттенков.

Дом. Где он, мой дом? Я его себе не построил, не умел строить, не было навыка. Семейной жизни не учат в институтах, а учатся сами у своих родителей, этот навык передается по наследству, от отца к сыну, по цепочке. Моя цепь была уничтожена войной, я — одинокое звено неведомой мне цепи. Общество вырастило меня, воспитало и дало образование. Я был молод, красив, неглуп. Жизнь открывалась передо мной таинственная и чудесная, как торба деда-мороза. Я жадно набросился на ее подарки, все это было припрятано для меня, все было соблазнительно, и всего было вдоволь — я был завален подарками, и я упивался ими, играл и все не мог наиграться. И не заметил даже, что уже завален ими по горло и давно задыхаюсь в их густом, мощном потоке. Торба-то оказалась с секретом, взять из нее можно было только то, что тебе предназначено. Очень поздно я понял, что надо уметь выбирать, что взять из жизни можно только свое. И вот — где моя семья? Где моя единственная женщина, о которой я всегда мечтал? Я не нашел, я не узнал ее. Я завален чужими жизнями и барахтаюсь в них потерянный. Да, я растяпа, растеря, я потерял самого себя.

Чего же не хватало мне, чтобы сделать выбор, обрести почву под ногами, зацепиться за нее, пустить корни и принести свои плоды? Я был лишен традиций, родовых семейных устоев, наследственной социальной принадлежности — этих данностей, с которыми молодежь обычно сражается, но именно они и являются той плодотворной почвой, на которой может произрасти новое, современное, оригинальное. Я не помнил своего родства, я не имел его. Я получился современным и формальным, как манекен, без своего стиля и почерка, без характера.

То ли дело захламленная берлога Фаддея, где все предметы тяжело и прочно стоят на своих местах и фотографии предков с живым любопытством поглядывают на тебя из своих запыленных рамок. И пусть Фаддею порой бывает нелегко, слишком много хлама ему оставлено в наследство, зато как строг и точен его отбор, оригинальны, индивидуальны его поступки, манеры, одежда. У него свой жизненный почерк, свой стиль…

Шеф тоже происходит из добротной крестьянской семьи…

У Поленова, говорят, не было матери…

Полина — офицерская дочь…

У Графини — мать-одиночка…

Но даже самый пустой, никчемный и захудалый предок — это уже что-то, есть хотя бы чему сопротивляться, от чего отталкиваться, есть точка отсчета, есть движение.

Да если бы у меня была фотография хотя бы одного родственника, мне кажется, я знал бы о себе вдвое больше.

…И я все глубже погружался в трясину осеннего уныния.

Спас меня Фаддей. Недаром я считаю его своим другом, есть в нем это свойство — вовремя приходить на помощь. Казалось бы, совсем ушел в себя, не дозовешься. Но когда действительно нужно, он тут как тут, перешагнет через все прошлые счеты и обиды и придет вовремя, не опоздает.

На этот раз он пришел не один. С ним был маленький шустрый человечек и две собаки. И человечек и собаки-фокстерьеры были юркими и сердитыми. Вокруг меня вез вмиг пришло в движение. Сам собой накрывался стол, появилась жареная курица, полынная настойка, огурцы, помидоры, картошка. Фаддей, добродушно ухмыляясь, наблюдал за этой пантомимой.

— Кто это? — спросил я, когда человечек исчез на кухне.

— Охотник, — усмехнулся Фаддей.

— Ты что же, занялся охотой? — спросил я.

— Нет, это ты у нас будешь заниматься охотой, — сказал он.

— Чего вдруг? — удивился я.

— А почему бы нет? — сказал он. — Почему бы тебе не заняться охотой? Все лучше, чем преферанс или бильярд…

— При чем тут преферанс? — спросил я.

— Надо же тебе чем-то заниматься, — сказал он. — А тут как раз у Тинги, — он показал на одного из фоксиков, — хозяин заболел. Охотничий сезон в разгаре, Тинге надо охотиться, она без этого не может.

— Ну, а ружье там, патроны…

— Было бы желание, остальное приложится, — перебил он.

— Но у меня нет такого желания, я даже стрелять, наверное, разучился.

— Поверь мне, из тебя выйдет превосходный охотник, — убежденно заявил Фаддей.

Спорить с ним было бесполезно, и я сдался. Пока тепло, поброжу с ними по лесу. А там, как пойдут дожди, холод да сырость, найду благовидный предлог. Я городской житель, вся эта охотничья поэтика не для меня.

Я и не подозревал тогда, какой сюрприз приготовила мне эта осень.

Мои новые друзья заслуживают особого рассказа. Скажу только, что они мне нравились. Мне уже нравилось все, связанное с охотой. Какая-нибудь сумка для дичи приводила меня в восхищение. Я мог целую неделю разбирать фаддеевское старое ружье и любоваться его деталями.

Охотились мы, собственно, только два дня в неделю, но и остальные пять дней я уже был охотником. Всю неделю шла тщательная подготовка снаряжения, обдумывались планы и маршруты, заготовлялась провизия. Тинга тоже требовала и времени, и внимания…

Вот и тепло кончилось, дожди пошли, холод, слякоть. Тут-то и ждал меня основной подарок этой осени. Оказалось, что то самое время года, которого я в городе так боялся и ненавидел, здесь, в лесу, обернулось самым пронзительным и любимым.

Тусклые, серенькие деньки, не то рассвет, не то сумерки. Линия горизонта над туманной безбрежной водой неровно оборвана, словно край старой газеты, и тлеет по краям тусклым заревом. Серая стрекоза вертолета прострекотала над ним. Прокричал петух. Сорока лениво пересекла тропинку, лягушка проводила ее ленивым взглядом. Несколько капель сорвалось с черных веток. И опять замерло все вокруг, оцепенело.

И я забылся в этом мире, забыл себя и свою тоску, растворился в нем…

Но вдруг выпал снег. Он тут же растаял, но это было первое предупреждение. Я очнулся и настороженно огляделся. И пусть сон был прекрасным, мне показалось, я что-то проспал.

Общественная жизнь в институте вступала в свои права.

Вернулся из отпуска шеф. Выглядел он прекрасно.

Графиня же больше не вернулась. Сотрудники поговаривали, что шеф упрятал ее в каком-то деревенском замке и содержит там нашу кралю в естественных для нее условиях.

Ушла на пенсию Ольга Васильевна. Проводы были торжественные, но она все-таки нашла повод обидеться и ушла, ни с кем не попрощавшись. Ее место занял отставник в потертом синем кителе.

Появились две новенькие девицы. Одеты они были в брюки и еще в такие безумные хламиды, что все только ахнули. Одна из них, златокудрая, мне явно приглянулась, но потом оказалось, что это парнишка. Вторая же точно была девчонкой, но оказалось, что они с парнишкой женаты. Мне же, как общественному деятелю, было недвусмысленно предложено провести с обоими воспитательную работу на предмет точного выявления их пола и социальной принадлежности. Хиппи в нашем институте было не место.