Инга Петкевич - Лесные качели

…Но дрогнули хвойные вершины, встрепенулись и зашуршали стрекозы, лось склонил голову к воде, и ветерок будто перевел дыхание… Из леса выполз старый паровичок. Добродушно ворча и чертыхаясь (тащись, мол, в такую даль), он добрался наконец до платформы, охнул, крякнул в знак приветствия, тяжело вздохнул и сразу же по-старчески засуетился, заспешил дальше, обронив на платформе всего одного пассажира.

Это был Егоров, подтянутый и надраенный, как для парада. Он деловито огляделся, но вокруг не было ни души.

Прекрасный летний день не произвел на него никакого впечатления. Он проводил поезд скучным взглядом. Хлопнул себя по щеке — комары. Задумчиво потрогал свои большой чемодан носком сапога, удрученно вздохнул… И вдруг забыл все на свете, запрокинул голову в небо, любуясь белыми вензелями, которые выводил в пустой высоте невидимый самолет.

Из-за угла платформы, почти из-под крыши навеса, выглянула мальчишеская голова и, обстоятельно осмотрев Егорова, скрылась.

Егоров решительно поднял свой большой чемодан, посмотрел направо, посмотрел налево, но вокруг по-прежнему не было ни души. Скучной походкой он пересек платформу и тут увидел подростка лет четырнадцати, который, взгромоздившись на стремянку, обновлял белой краской полустертые надписи на обшарпанной боковой стене платформы.

«По шпалам и рельсам не ходить!!!» — прочел Егоров и невольно оглянулся на пути.

По рельсу шла ворона.

— Ходит, — сказал он, — ворона.

Подросток покосился на ворону, потом взгляд его поднялся вверх и описал полукруг в светлом воздушном пространстве над просекой.

— Тарелка пролетела, — будто про себя сказал он и прислушался.

— Блюдце, — сказал Егоров.

— С макаронами, — уточнил подросток и, обмакнув кисть в ведерко, привязанное к поясу, вывел на стене большую букву «Б». «Зона отдыха трудящихся Выборгского района» — было написано там. Надпись была полустертая, и теперь парень выводил на стене слово «Выборгского».

— Надпись стерлась, район, наверное, Выборгский, — сказал Егоров.

— Разумеется, вы правы, — серьезно согласился подросток, любуясь надписью. — Только вы рано слезли, зверосовхоз через две остановки.

— Мне нужен пионерлагерь, — сказал Егоров.

— «Рабис», что ли?

— Ну…

— Так, так, так, перехожу на прием, — проговорил подросток. — «Летела гагара, кричала гагара над тихой водой», — громко пропел он, слезая со стремянки. — Приказано вас встретить и доставить, — объявил он. — Я сопровождающий. Сейчас запру штаб и буду в вашем распоряжении.

Он быстро и ловко собрал свой нехитрый инструмент, запихал все в небольшое отделение-кладовку в правом крыле платформы. Достал замок, подозрительно покосился на Егорова, потребовал у него карандаш, написал им бумажку-контрольку, вложил ее в замок и только после этого запер его. Все это он проделал с комической важностью, многозначительно хмуря брови и подозрительно поглядывая по сторонам. Егоров с интересом наблюдал за его манипуляциями. Ему было смешно, но он сдерживался.

— Что там у тебя? — спросил он.

Подросток сурово нахмурился, вперил в Егорова твердый взгляд своих карих глаз и вдруг неожиданно улыбнулся ему открыто, во весь рот.

— Следуйте за мной, — приказал он. Быстро пересек пути и, не сбавляя темпа и не оглядываясь, полез по крутому склону наверх. Егоров с чемоданом еле поспевал за ним.

— Ледникового происхождения, — гордо заявил подросток, когда Егоров достиг вершины.

Мальчишка лежал на огромном сером валуне. «Анина + Слава» — было выбито на его гранитном боку, и надпись эта находилась как раз на уровне глаз Егорова, голова которого только что появилась из-под откоса.

«Сердце», — поморщился Егоров и сел на землю, прислонившись спиной к разогретому камню.

Отсюда видна была платформа, и шлагбаум у переезда, и маленький домик возле него. Вся картина выглядела точно игрушечная, и белые барашки облаков повисли над ней, точно стайка домашних животных, что держится поближе к жилью. А вокруг, куда ни кинешь взгляд, бесконечные глухие леса.

— Жара, — сказал Егоров.

— Жаркое лето межледникового периода, — важно изрек подросток и вдруг захохотал громко и заразительно. — Это у нас один тип так всегда выражается, — пояснил он свой смех. — Не оскорбляй слух — невиннейший из наших органов чувств, — явно пародируя кого-то, произнес он.

Егоров пристально разглядывал подростка — он был очень похож на Глазкова. То же восточное, дерзкое лицо, раскосые шальные глаза какого-то болотного оттенка, какая-то неприкаянность и окаянность в движениях и порывах.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Зуев, — последовал ответ.

— А имя?

— Имя не обязательно.

Ответ огорчил Егорова. Почему-то ему хотелось, чтобы именно этот мальчик был сыном Глазкова.

— А вы — летчик, да?

Вопрос озадачил Егорова. Как уже говорилось, он предпочитал не вспоминать больше о своих подвигах. Конечно, он предполагал, что от детей этого все равно не скроешь, пронюхают, но думал, что все произойдет постепенно, а не так вот сразу.

— А ты встречаешь летчика? — задал он встречный вопрос.

На этот раз смутился Зуев. Он вообще никого не встречал, никто его на это не уполномочивал. Просто он слышал, что ожидается прибытие нового начальника лагеря, а кто это будет на сей раз, не знали даже воспитатели. В лагере не было телефона. Телеграммы шли по трое суток, через почту зверосовхоза, который был далеко. Да и вообще Зуев уже раскаивался, что взялся сопровождать этого человека, — еще неизвестно, как все обернется. Эта Тася из чего угодно может сделать историю, всегда найдет, к чему придраться. Лучше бы не привлекать лишний раз ее бдительное внимание. Но и отступать было поздно…

— Летчик вы, — вместо ответа повторил Зуев.

— А ты летчиком хочешь быть? — спросил Егоров.

— Не исключено, — просто так ответил Зуев.

Егоров окинул его внимательным взглядом. Когда он сюда собирался, он выработал себе некоторую программу или тактику поведения среди детей. Он полагал, что вообще не следует агитировать молодежь в пользу авиации, и даже, наоборот, следует, пока не поздно, предостеречь ее от необдуманных и поспешных решений, а его личная задача — со всей откровенностью и ответственностью объяснять молодежи сложность, опасность и трудность этой профессии. Пусть задумаются серьезно. Кому суждено быть летчиком, того все равно не переубедишь, а случайных людей авиация не выносит, они ей противопоказаны и даже вредны. Рассуждая так, Егоров исходил из убеждения, что все или почти все дети только и делают, что рвутся в авиацию. Он исходил из своего опыта или даже из опыта своего поколения, когда почти все бредили авиацией и мечтали о полетах, а в каждом парке стояла парашютная вышка, и наивные, детские планеры, как мотыльки-однодневки, возносились в чистое небо, выше домов и даже выше деревьев. Безумный восторг этих отчаянных полетов Егоров запомнил на всю жизнь, но его школьный друг разбился на таком планере. Егоров, конечно, не мог не заметить, что давно канули в прошлое и вышки и планеры, но он не представлял себе детства без этой мечты. Поэтому Егоров ни капли не усомнился в искренности зуевского ответа и счел своим долгом предостеречь мальчика. Он знал, что бессмысленно говорить ребенку о риске и опасности. Дети еще живут как бессмертные, любая опасность лишь привлекает их. Поэтому он начал издалека.