Инга Петкевич - Лесные качели

Ему открыла женщина средних лет.

— Егоров, — он поклонился и протянул руку.

Она внимательно на него взглянула, чуть заметно кивнула и крепко пожала протянутую руку.

Квартира была солидная, в старом доме. Большая кухня, куда хозяйка пригласила Егорова, была оборудована по последнему слову техники и вся сверкала кафелем и никелем. Полки и стены украшали изящные модные безделушки. Было много кухонных приборов и техники непонятного Егорову назначения. Даже хлеб она резала на этакой маленькой гильотине.

Он пришел утром, и это было ошибкой. Встреча поначалу производила удручающее впечатление. Эта красивая женщина спросонья была вялая, апатичная и долго не могла сосредоточиться. Все время что-то рассеянно искала и не находила, брала предмет и тут же забывала, куда его положила, постоянно хмурила лоб, точно стараясь припомнить что-то важное и значительное, но ничего не вспоминала; досадливо шуровала кухонными принадлежностями и все никак не могла заварить чай, потому что ее постоянно вызывали к телефону… Она была так мучительно рассеянна, что поначалу Егорову казалось, что в доме произошло какое-то горе или большой скандал. Но потом он понял, что это ее обычное утреннее состояние, состояние предельного нервного истощения. Так выглядят люди с глубокого похмелья. Егоров от смущения взял грубоватый тон, и, следуя этому тону, он напрямик предложил в случае нужды сбегать за пивом. Но тут же смутился и забормотал что-то невнятное.

— Нет, нет, я не пью, — вяло отмахнулась она. — Вот разве заварите, если можно, кофе, а то у меня он все равно убежит.

Она вручила ему турку, поставила дежурить возле газовой горелки, а сама опять бросилась к телефону. По телефону она разговаривала твердым, энергичным тоном, но, положив трубку, долго стояла неподвижно, глядя в окно, не в силах сосредоточиться, и когда взгляд ее останавливался на Егорове, он выражал такое недоумение, словно тот был приблудным псом, который неизвестно как проник в ее квартиру и с которым неизвестно что теперь делать. Егоров виновато опускал глаза.

Потом в квартиру ворвалась целая ватага колоритных восточных людей с ящиком коньяка, и она в паническом смятении бросилась их обихаживать. Проводив гостей в столовую, откуда тотчас же донеслись звуки музыки, она вернулась к Егорову на кухню, бухнулась в кресло и умоляюще уставилась на него. Он налил ей кофе и предложил прийти в другой раз, когда не будет гостей.

— Нет, нет, — вяло усмехнулась она. — Так будет всегда.

Потом пришла соседка за мясорубкой, ворвалась растрепанная девчонка с такой же нечесаной собакой. Они опрокинули кофе и набросились на хозяйку с бурными ласками, а та отбивалась от них кухонным полотенцем; потом пришел водопроводчик; восточные гости приглашали разделить с ними компанию и заодно поглядеть на люстру, которую они только что приобрели. Собака исступленно лаяла на них, и беспрерывно звонил телефон…

Хозяйка, согнав лужу кофе с клеенки в свою чашку, рассеянно прихлебывала из нее. Поймав затравленный взгляд Егорова, она улыбнулась ему беспомощной улыбкой.

— Вот и свет постоянно гаснет, — сказала она. — Вы понимаете, что это значит?

— Нет, — сказал он. — Я не электрик и ничего в этом не понимаю.

— Дело не в этом, — сказала она. — Мы недавно уезжали в Прагу и попросили одного молодого актера пожить тут с собакой. Когда мы вернулись, и он и собака — оба были невменяемы.

— Как вы все это выдерживаете?

— К вечеру еще не то будет. Даже электричество гаснет. Наутро встаешь — хуже, чем с любого похмелья.

— Но при чем тут электричество? — спросил он.

— Все в мире взаимосвязано, — вяло и неопределенно отвечала она. — Давайте еще по кофейку?

Пока он стоял с туркой возле плиты, явилась молодая возбужденная девица и умоляла дать ей сто рублей, потому что в ближайшем магазине выбросили сапоги. Хозяйка, которая постепенно оживала, очень ловко и любезно выпроводила ее за дверь. Но тут же снова раздался звонок, та же девица смиренно попросила три рубля на обед. Получив деньги, она удалилась обиженная.

— Я вижу ее первый раз в жизни, — вздохнула хозяйка.

Егоров очень удивился.

— Это еще что, — засмеялась она. — Тут один подонок, которого я на порог не хотела пускать, изловчился и брал каждую неделю по трешке. Брал и отдавал, брал и отдавал. А потом на студии хвастался близким знакомством с мужем. Я его дальше порога никогда не пускала, потому что он к тому же крал книги.

— Красть книги! — возмутился Егоров, он никогда не слышал про такое.

— Ничего странного, — откликнулась хозяйка. — Многие теперь крадут книги, это даже престижно — утащить у знакомых любимую книгу.

— Да гоните вы их всех в шею! — воскликнул Егоров.

— Одних выгонишь — явятся другие.

Они выпили вторую и третью порцию кофе. После второй вялость и апатия женщины сменились некоторым оживлением, которое после третьей переросло в лихорадочное возбуждение, в результате чего хозяйка вспомнила о цели его визита и озабоченно повела его по квартире в поисках какого-нибудь уединенного помещения. Таким помещением явилась маленькая сильно захламленная комнатка, очевидно детская. Хозяйка возбужденно разгуливала по комнате из угла в угол, вытирала пыль, рассовывала по шкафам тряпки и книги, переставляла мебель, поливала цветы. При этом она все время говорила, говорила резким безапелляционным тоном.

— А вам не кажется, что Глазков был не вполне нормален? — для начала спросила она.

Егоров возмутился. Она выслушала его сбивчивые доводы и продолжала гнуть свою версию.

— Мы знали его с противоположных сторон, к вам он был обращен лицом, парадным фасадом и навряд ли позволил вам заглянуть в себя поглубже. Я же более закомплексованного человека не встречала никогда в жизни. Он постоянно боролся с собой. Он мечтал стать кем угодно, только не собой. Он завидовал всем на свете, начиная от Экзюпери, кончая Егоровым. (Я часто слышала ваше имя.) Порой ему казалось, что все на свете сильнее, красивее и талантливее его, но тут же все переворачивалось с ног на голову, и сам он становился лучше и талантливее всех на свете. Эти перепады в настроениях и состояниях мучили и его самого и окружающих.

Егоров спросил про ребенка.

— Нет, нет, ребенок не его, мне это известно наверняка. Я ему говорила, я предупреждала, но он не умел отличать желаемое от действительного. Вбил себе в голову, что сын — его. Хорошо еще, что я не позволила ему усыновить мальчика. И слава богу, что мы были не расписаны.

— Вы его не любили, — вздохнул Егоров.

— Ах, оставьте, пожалуйста! — гневно воскликнула она. — Что вы знаете о любви! Да любая женщина за любовь жизни не пожалеет! А там было что угодно, только не любовь.