Инга Петкевич - Лесные качели

Только под утро привиделась ему эта уютная женщина в качестве жены и хозяйки дома. Она понравилась Егорову во сне, и поутру он долго обдумывал этот сюжет. Похоже на то, что в новой жизни ему без женщины не обойтись. И может быть, сама судьба позаботилась о нем, подослав к нему эту домовитую, симпатичную тетку. С такой не пропадешь: накормит, обогреет, приласкает. Старость не за горами, пора обзаводиться семьей.

Старость. Егоров никогда не думал о ней. Он надеялся, что не доживет. Казалось бы, он делал в своей жизни все, чтобы избежать старости. Но судьба распорядилась иначе, и теперь он должен устраиваться в этой чуждой ему гражданской жизни, обзаводиться семьей и бытом. Должен стать благоразумным, трезвым обывателем, чтобы доживать свои дни в тишине и покое. Должен? А почему, собственно, должен? Неужели только для этого он остался жив? Нет, дудки, он не хочет готовиться к старости. Пусть себе приходит, пусть застает его врасплох. И он решительно выбросил эти досужие мысли из своей головы.

Неподалеку от дома он обнаружил одно питейное заведение, оборудованное блестящими автоматами, которые снабжают посетителей всеми видами портвейна. Опускаешь жетон в автомат, и тот отливает тебе стакан «портвейного вина», который ты уносишь в сторонку и выпиваешь в одиночестве, стоя возле высокого мраморного столика: стульев тут нет и курить запрещается. Сюда забегают после службы или по пути куда-либо. Есть здесь что-то унизительное по отношению и к вину, и к посетителям, какое-то казенное посягательство на основные, почти интимные человеческие удовольствия. Конечно, автоматы и гигиеничнее и надежнее, но пусть уж они торгуют кофе или газированной водой. Вино как-то несовместимо с ними. Вино все-таки предназначено для общения с друзьями, или с подругами, или с самим собой. Ну а пить вино на бегу — это уже алкоголизм, когда вино превращается в самоцель, и неважно где и неважно с кем, лишь бы выпить.

Егоров помнил это заведение и его историю. Посетители зовут его «Фонарики». Название сохранилось с тех далеких времен, когда тут функционировала большая пивная. Клубы дыма и чада из хлопающих дверей, свистки милиционера, и туманное большое стекло, за которым, как на дне аквариума, копошились неуклюжие ракообразные фигуры. С тех пор заведение претерпело множество реконструкций и преобразований, и однажды сгоряча тут даже открыли кафе-мороженое, отделанное под этакую восточную шкатулку.

Егоров с удивлением обнаружил это, приехав в очередную командировку. И хоть торговали здесь исключительно мороженым, он все-таки зашел по старой памяти. На стене висел большой плакат, уведомляющий робких пенсионерок и школьниц, что приносить и распивать спиртные напитки строго воспрещается. Егоров насторожился и заказал себе бокал шампанского. Скоро он обнаружил явно сомнительных граждан, которые будто невзначай просачивались сюда, застенчиво озирались, бродили между столиками и приводили в трепет любительниц мороженого своими витиеватыми извинениями. Особо сомнительных сразу же выпроваживали, но это производило так много шума, что заодно сбегали и некоторые из любителей мороженого. Словом, атмосфера в этом кафе была довольно-таки напряженной, и Егоров еще подумал, что открой на этом месте хоть молочную кухню — результат будет тот же.

На этот раз он застал здесь распивочные автоматы. Давние посетители снова обрели свое пристанище, быстро освоились с нехитрой техникой, и прежний дух восторжествовал.

Но если пересечь заведение по диагонали, протиснуться между столами и толкующими группировками в самый дальний угол, там, четыре ступеньки вверх, за бархатной шторкой, будет небольшая дверца. За этой дверцей — небольшая уютная комната, без окон, но с вентилятором. Здесь приятный полумрак, запрещается пить и находиться в нетрезвом виде. Здесь подают только мороженое.

Трудно представить себе, что какой-нибудь любитель мороженого вдруг заберется сюда, — однако такое заведение существует.

Здесь царит красавица Клавдия. Гордая и возвышенная. Рассеянный взгляд, ленивый полет рук и карт, что ложатся причудливыми узорами на белую крышку холодильника, — «Мария-Антуанетта», «Гробница Наполеона», «Три туза» — все это тревожит воображение.

Нежно урчит вентилятор, устроившись уютно, как кот. Клавдия, полузамороженная красавица Клавдия! Ревностная противница алкоголя… Сколько раз уже прикрывали ее заведение за нерентабельность, и сколько раз пытались переманить — в салон новобрачных, ресторан «Астория», магазин «Жемчужина»! Сколько раз ей предлагали руку и сердце!..

Нравы в заведении Клавдии строгие, отношения почти чопорные. Посетители не приводят сюда друзей и знакомых: каждый, открыв это место для себя, неизбежно возвращается с робкой надеждой, что это не сон, что есть такое место, где можно побыть одному, в тишине и покое, рядом с красавицей Клавдией, ни на что не надеясь и все-таки надеясь, как в кино.

Это заведение можно назвать забытым словом — салон. И так это справедливо кажется: раз есть красавица — у нее должен быть салон…

Но тогда Егоров еще не знал ничего этого. Просто он забежал выпить стакан вина, а потом, в самой прозаической потребности, поднялся на четыре ступеньки, толкнул дверь и застыл на пороге. Картина, открывшаяся ему, была просто неправдоподобной. И за первым удивлением он вдруг страшно смутился, растерялся и приготовился бежать, когда женщина обернулась и смерила его рассеянным взглядом, но он почувствовал, что видит она его всего до дна.

— Проходите, пожалуйста. Садитесь… Меня зовут Клавдия… — бесстрастно произнесла она.

Егоров сделал шаг в сторону и сел на стул, который стоял около дверей. Он сидел, сложив руки на коленях. Почему-то ему показалось, что он в приемной ждет очереди к врачу. И люди — их было всего трое: двое пожилых что-то читали, третий, длинноволосый юнец, что-то писал в записной книжке, — они тоже, казалось, ждут очереди. Егорова они не замечали, точнее не хотели замечать, потому что не заметить его в этой полупустой комнате было невозможно. Даже ни разу не взглянули. И кто они такие, и зачем сидят тут, и зачем представилась ему эта женщина?

Между тем время шло, и никто не вызывал следующего, и молчание перестало вдруг быть ему в тягость. Гудел вентилятор, шумел внизу кабак, мелькали карты… И тогда женщина опять обратилась к нему: «Хотите мороженого?» — спросила она. Вопрос этот уже не показался ему таким странным, и он не стал ломать голову, зачем она предлагает мороженое, и уже довольно свободно и вежливо поблагодарил и отказался.

Ему вдруг стало хорошо здесь и спокойно, и он сидел и думал, что и правда, должна быть где-то такая комната, куда приходят помолчать. А если тебе хочется кого-то увидеть, он будет сидеть там и ждать тебя… И он почувствовал, что сейчас вот может даже заговорить с кем-нибудь, и, действительно, долговязый юнец вдруг уставился на него.