Инга Петкевич - Лесные качели

— Почему ты на меня сердишься? — спросил он.

— Я не сержусь на тебя, — твердо отчеканила Светланка. — Я тебя не люблю. Не люблю, потому что ты как две капли воды похож на моего бывшего мужа. Хватит с меня таких типчиков.

— У тебя улыбка Чеширского кота, — сказал он, — живет сама по себе, отдельно от тебя. Феноменальная улыбка.

— Оставь меня в покое! — огрызнулась она, убегая.

С исчезновением Светланки Натан весь сник и обмяк, будто из него выпустили воздух. Его маска, бравада, поза слетели с него. Теперь это был унылый, озадаченный, злой и несчастный парнишка. Бесформенной кучей сидел он на скамейке возле ворот, тоскливо разглядывал муравьев под ногами и думал свою грустную думу.

Ему нравилась Светланка, но еще больше ему нравился сам полковник. Этот бывалый вояка с самого начала привлек к себе внимание тяжеловатым, основательным юмором, отсутствием суеты, позы, рисовки, то есть той подлинной простотой и свободой, которая присуща только настоящему мужчине, владеющему громадным жизненным опытом. Этот богатый жизненный опыт гарантировал подлинность каждой реакции полковника, как драгоценный золотой фонд. С таким багажом, тылом человек мог быть совершенно свободен и спокоен в этом мире, мог позволить себе любые излишества, мог валять дурака, не боясь показаться смешным, проводить всякие дурацкие эксперименты вроде качелей, откровенно любоваться Светланкой, играть с малышами в детские игры и даже сидеть пассивно на кухонной скамейке. Натан много бы отдал, чтобы хоть часть этого опыта перешла к нему, чтобы он мог общаться с людьми на равных, мог бы избавиться наконец от своей мучительной бесконтактности. Если Натану нравился человек, он невольно перенимал у него какие-то жесты, манеры, словечки. Он уже перенял у полковника его цепкий взгляд исподлобья и всегда неожиданную улыбку.

— Это еще не трагедия, — утешал он себя в трудных ситуациях.

Эти чужие жесты, слова, улыбки накапливались в Натане, как в копилке. Но когда он наугад выхватывал их оттуда, как разменную монету, это всегда получалось глупо, нелепо и даже смешно.

Натан вырос в женской среде. Его воспитывали сразу три взбалмошные, властные и безалаберные женщины: мать, тетка и бабка. Все трое были интеллектуалками и постоянно ссорились между собой и дергали его всякими новомодными способами воспитания. Чему только его с детства не учили: музыке, языкам, танцам, пению, фехтованию. Его изводили всевозможными диетами и гимнастиками. А он всю жизнь мечтал только о настоящем мужике, отце, наставнике, который навел бы в этом безалаберном доме порядок, тишину и покой, указал каждому свое место, пресек наконец эту суету и нервотрепку, крики и скандалы по мельчайшему поводу и вовсе без повода. Со временем эта мечта превратилась у Натана в настоящую манию. Все детство, как он себя помнит, он везде, всегда и повсюду выбирал себе отца. В городском транспорте, в кино, на улице, облюбовав себе какого-нибудь мужчину, он не спускал с него глаз. Он зачитывался Джек Лондоном, Вальтер Скоттом, Майн Ридом, он мечтал вырасти настоящим мужчиной, сильным, смелым, ловким и независимым. Он работал над собой, закалял тело и душу, занимался спортом, культуризмом, йогой, карате, но что-то основное и главное от него постоянно ускользало. Чем больше он работал над собой, тем дальше удалялся от людей и тем мучительнее давалось ему элементарное человеческое общение. Он стал подозрительным, замкнутым, нервным, ни с кем не мог найти верный тон и винил во всем своих злополучных баб, которые искалечили его психику. В поисках своего диагноза он стал читать книги по психиатрии и к собственному ужасу обнаружил у себя почти все психические заболевания. Он настолько ушел в себя, в свои ощущения, переживания, свои физико-биологические отправления, что уже ничего вокруг не видел, не слышал и не понимал. Речь его стала косноязычной, самая простая фраза давалась ему с большим трудом, и, в довершение всего, он вдруг начал заикаться.

И ни разу не пришло ему в голову, что проблема решалась довольно элементарно: надо было хоть на время забыть о себе и подумать о ближнем, перестать копаться в собственных переживаниях и позаботиться хотя бы о своих женщинах, пожалеть их, помочь в быту, а главное, найти себе настоящее дело, с его проблемами, заботами, интересами.

К двадцати двум годам он еще не заработал, не принес в дом ни копейки и не сделал своим женщинам ни одного подарка. Он принимал их заботу и внимание как должное и не думал о благодарности.

Нет, он не был бездельником, он всегда был при деле, у него не было ни минуты свободного времени: тренировки, учеба, культуризм и так далее. Да, он был при деле, но занимался он опять же только самим собой. Всегда, везде и повсюду он ни на мгновение не забывал о собственной персоне, бдительно следил за каждым своим жестом, тщательно анализировал каждое свое слово и каждый поступок. Но главный парадокс заключался в том, что себя-то самого он не знал нисколько. То есть он не познал себя ни в малейшей мере. Всю свою жизнь он только боролся с собой, мечтал переделать, изменить, но лишь калечил. Даже о собственной внешности он имел весьма приблизительное представление: иной раз казался себе стройным шатеном, другой — русоватым увальнем, то вдруг вообразит себя корректным англичанином, то галантным французом. И каждый раз — одни накладки, недоразумения. Окружающим людям, зрителям полагается видеть в лице Натана Печорина, а видят они Грушницкого; он имеет в виду Митю Карамазова, но почему-то вдруг начинает потеть, краснеть и заикаться, а зрители видят перед собой надутого пингвина и смеются.

Общая картина осложнялась еще одним важным фактором. Он втайне писал стихи и почитал себя гениальным поэтом. Почему, на каком основании он себе такое вообразил, сказать трудно. Он не знал, не любил и не читал стихов, не мог отличить Твардовского от Асадова, Пушкина от Бунина, но вот, однако же, в собственной одаренности не сомневался.

Нет, он не был сумасшедшим от природы, не был, но мог стать. Уж больно неточно он был ориентирован в жизни. Культ самого себя всегда чреват многими осложнениями.

Один опытный психиатр, которого Натан посетил тайком, посоветовал ему больше заниматься спортом и женщинами. За первым дело не стало, спортом он занимался всю жизнь и превратил это занятие в свою основную профессию. А вот женщины?.. С женщинами было сложнее. Той единственной возлюбленной, о которой каждый мечтает с детства, у Натана не было, а остальные женщины его не очень-то интересовали. Скажем больше, женщин Натан просто-напросто не любил. Но, следуя предписанию врача, стал уделять этому слабому и никчемному полу определенную дозу своего внимания. И тут, к его великому изумлению, дело обернулось в его пользу. То есть, совершенно того не желая, не заботясь и не стараясь им понравиться, он стал пользоваться у женщин большим успехом. Может быть, тут сыграло определенную роль его равнодушие к слабому полу, которое позволяло ему расслабляться в присутствии женщин, скучать и капризничать. Но факт был налицо, иные женщины липли к нему, как мухи. Казалось бы, его больное самолюбие должно было получить некоторую компенсацию, но не тут-то было. Стоило ему всерьез заинтересоваться какой-нибудь особой, как она тут же теряла к нему всякий интерес. И чем больше он старался, тем заметнее она к нему охладевала, обманывала, капризничала или просто издевалась над ним. Ему же ничего другого не оставалось, как в очередной раз анализировать свои ошибки и просчеты и придумывать все новые стратегические маневры для покорения своего объекта. Но чем больше он старался, тем плачевнее были результаты. Он ухаживал за объектом по всем правилам хорошего тона, развлекал анекдотами, водил в кино, но желанного контакта не добивался никогда. Сам того не подозревая, он совершал все ту же свою постоянную стратегическую ошибку: в отношениях с женщинами он не думал о самой женщине, не чувствовал ее, не ощущал. Он заботился только о своем образе и том впечатлении, которое он хотел произвести на объект своего внимания. То есть опять же думал только о себе.