Инга Петкевич - Лесные качели

Егоров чувствовал себя в высшей степени неловко.

— А может, они так играли, в прятки, что ли? — с виноватым видом оправдывался он.

— Почему же тогда Слава молчит? Нет, нет! — возразила Таисия Семеновна. — И я выведу их на чистую воду.

Лицо воспитательницы сияло решимостью и вдохновением.

В комнату вошла Настя.

— Садись, Настя, — сказала Таисия Семеновна. — Разговор будет серьезный.

Настя села на стул рядом с клеткой. В клетке порхала птичка, и Настя тупо разглядывала ее.

— Мы не враги тебе, Настя. Мы искренне хотим тебе помочь, но для этого нам надо знать правду. Только твое чистосердечное признание поможет нам во всем разобраться. Мы слушаем тебя, Настя.

Настя молчала.

— Что же ты молчишь? Ты не доверяешь нам?

— Сами пристают, а на меня сваливают, — буркнула Настя.

— Послушай, Настя, а почему к другим не пристают? Тебе не кажется, что ты сама даешь повод к такому с тобой обращению?

— Я? — Настя удивленно пожала плечами. — Ничего я не даю. Пристают и все. Я что, виновата, что они меня туда заманили?

— Но если тебя туда заманили, почему ты не кричала?

— Славка не разрешил. Сказал, пусть думают, что хотят.

— Вот видишь, Славка сказал. Но ты-то сама, как ты позволяешь так с собой обращаться? Где твоя девичья гордость, стыдливость и достоинство? Он же сам будет тебя презирать после этого. Вспомни, какой он был с Аниной, — мягкий, прилежный, честный. А на что он похож теперь? Мрачный, замкнутый, злой. Мы просто не узнаем его в последнее время… И знаешь почему? Потому что он недоволен собой, его мучает совесть, он презирает себя за слабость, ему стыдно людям в глаза посмотреть. И все из-за тебя. А тебе хоть бы что, потакаешь его слабостям.

И тут Настя вдруг сильно побледнела. Со всей внезапностью она вдруг поверила, что она не такая, как все, что она чуть ли не исчадие и что это тем более правда, что она за собой ничего такого не замечала.

— Ничего подобного, — прошептала она. — Мне просто его жалко.

— Жалко? Чего ради жалко? Ты бы лучше себя пожалела.

— Вы все на него набросились, а он хороший.

— Ну, знаешь, я тебя определенно отказываюсь понимать. Иди.

— Бог знает что! — воскликнула воспитательница, когда Настя вышла. — Боюсь, что ей просто не место среди детей. Не хочу сказать ничего дурного, но факты говорят сами за себя. Все точно взбесились. Своим преждевременным развитием Настя смущает детей.

Таисия Семеновна была возбуждена и разгневана.

Лицо Егорова каменело, мертвело, а потом по нему стал пробегать острый разряд боли (а он-то чуть ли уже не забыл о своей болезни…).

— А как вы считаете? — обратилась к нему Таисия Семеновна.

— Я ничего не считаю, — ровным голосом отвечал Егоров. — Я все эти вопросы еще не, решил для себя лично…

— Какие вопросы? — удивленно воскликнула Таисия Семеновна.

— Откуда берется любовь и куда она потом девается. Вы думаете, что любовь дается в заслугу за хорошее поведение, красивую внешность, таланты, что любовь можно заслужить? То-то и оно, любовь не заслуга, не награда, не приобретение, а данность, подарок. Как и за что — не нам судить. Где начинается любовь, и любовь ли это? На эти вопросы Славе предстоит ответить самому, и вы не в силах ему тут помочь. Он должен стать мужчиной.

— Браво! — сказала Светланка.

— Значит, бросить детей на произвол судьбы?! Они же беспомощны, они страдают! — воскликнула Таисия Семеновна.

— Но это и есть жизнь. Учить надо не любви и не что такое любовь, а честности, мужеству и справедливости, и тогда в вопросах любви дети разберутся сами. Не беречь их от жизни, а готовить к жизни!

— Браво! — сказала Светланка.

Но уверенность Таисии Семеновны в правоте и очевидности собственных представлений и заключений была так сильна, что приобретала масштабы трагедии.

— К сожалению, Матвей Петрович, я буду вынуждена этого так не оставить. Мне придется заявить в роно.

И она величественно поднялась к выходу.

— Ай-яй-яй! — Егоров даже хлопнул по столу от досады. — Мы же с этой педагогикой, с этими методами и подходами… О, господи! Погреб-то запирается снаружи, понимаете, снаружи! Их заманили туда и заперли! Зуев!

— Зуев?! — на Таисию Семеновну жалко было смотреть, она вдруг поникла вся и повяла, кровь отлила от лица… Она вскочила и устремилась прочь.

Егоров нашел Славу на платформе. Тот сидел под навесом и курил. Он только что начал курить, поэтому балдел от каждой затяжки, но это успокаивало.

Егоров сел рядом и тоже закурил. Слава угрюмо покосился. При появлении Егорова сигарета почему-то стала противной, и Слава в досаде отшвырнул ее прочь. Сигарета дымилась на гнилых досках платформы. Егоров встал и раздавил ее башмаком. Слава сумрачно разглядывал его, и Егоров чуть смутился под его непонятным взглядом. Он давно наблюдал за мальчиком. Слава не был похож на Глазкова, но интерес Егорова к нему все возрастал. И он настойчиво искал способа сойтись с мальчиком поближе и узнать о нем побольше.

Слава не шел на сближение, он даже не замечал пристального внимания со стороны Егорова. Эта внутренняя отрешенность и сосредоточенность Славы, его рассеянность, замкнутость и серьезность сами по себе говорили о какой-то большой, сдержанной страсти. Но что это была за страсть, было неясно. Егоров даже обрадовался, когда узнал об истинном предмете страсти мальчика. Обрадовался и удивился такому совпадению. У Егорова в юности была точно такая же Настя. Это повторение в чужой судьбе его сюжета показалось Егорову знаменательным, и его интерес к Славе еще больше возрос.

— А как ты относишься к авиации, к самолетам, например? — будто между прочим спросил Егоров.

Слава нетерпеливо пожал плечами, мысли его были далеко, и он совсем было пропустил вопрос мимо ушей, но потом вдруг задумался, чуть усмехнулся, исподтишка глянул на Егорова, будто прикидывая, стоит ли разговаривать с ним на эту тему. Он явно хотел что-то сказать, но не любил говорить наобум, не любил болтать впустую.

Егоров с нетерпением ждал ответа, но ничем не выдавал своей заинтересованности.

— А вы знаете, — наконец произнес Слава, — странно, конечно, но самолеты часто снятся мне во сне. Во сне летают почти все, но мне снятся именно самолеты. В детстве я играл только в самолеты, наверное потому, что мама очень этого не любила и никогда мне их не покупала. Я даже записался в авиамодельный кружок, но меня отдали в художественную школу. Там я тоже долго рисовал одни самолеты. Странно все это, не правда ли? Мне всегда казалось, что в предыдущей жизни я был пилотом. Мама боится летать, и Анина тоже, а я люблю. Как вы считаете, мог бы я стать летчиком?

Егоров даже поперхнулся от такого неожиданного вопроса, он хотел сразу же ответить утвердительно и радостно поддержать такое желание, но вовремя закашлялся, и это спасло его от слишком поспешного и необдуманного ответа.