Инга Петкевич - Лесные качели

Я жду историю про часы, но Фаддей почему-то вдруг мрачнеет.

— Братишка письмо прислал, — говорит он, — советует, видишь ли, не продавать часы. А уж как он их ненавидел… «Не мое, конечно, дело, — пародирует он брата, — но вещи, нас окружающие, должны быть простыми и удобными…» Да как пойдет шпарить про эстетическое развитие, и чувство современности, и консерватизм в быту. Язык у него так подвешен, что все просто рты открывали. О чем ни скажи, все-то он подхватит и пойдет, прямо как по писаному… На этом и вылез, еще в институте какое-то атеистическое общество возглавил…

Лицо Фаддея темнеет, его теперь не остановишь. Про брата он может говорить часами — заскок у него такой. Все дурное в своей жизни, да и вообще в жизни Фаддей приписывает брату. Посмотрит, бывало, плохую картину: «Ну что ж, — говорит, — понятно, братишкина работа». — «Позвольте, — говорят ему, — ваш брат физик». — «Мой брат все умеет», — отвечает Фаддей. Выходит так, что если бы не брат, то Фаддей был бы совсем другим человеком и жизнь его была бы совсем другая. Не знаю, насколько это так, но вот своей ленью Фаддей уж точно обязан брату.

— Хватит, хватит, — перебиваю я его. — Про брата я и так все знаю, давай лучше про часы.

— Про часы, — задумчиво повторяет Фаддей. — Подумать только, вспомнил! Ну да, теперь антиквариат в цене. Скоро иконы собирать начнет…

— Ну вот что, — обрываю я. — У меня сегодня день рождения, и я бы попросил тебя это запомнить.

— Хорошо, — говорит Фаддей. — Я это запомню. Что бы тебе подарить?

— Я не затем сказал, — возражаю я. — Мне просто хотелось, чтобы кто-то помнил.

— Да, да, — задумчиво повторяет Фаддей. — Я запомню. — И вдруг: — Ба! Я дарю тебе подушку… Нет, я определенно хочу подарить тебе подушку.

— Ну вот еще, — возражаю я. — Зачем мне подушка, у меня уже есть подушка.

— Много ты понимаешь, — смеется Фаддей. — Подушка подушке рознь. Ты вот ляг, ляг на кровать.

Я ложусь и кладу голову на подушку.

— Ну как? — спрашивает Фаддей.

— Нормально, — отвечаю я. — Подушка как подушка.

— То-то и оно! — восклицает Фаддей и выдергивает подушку у меня из-под головы. — Ну а теперь попробуй! — И он подкладывает мне под голову другую подушку. — Ну а теперь, теперь?

Я кладу голову на подушку, и голова проваливается куда-то, точно в невесомость. Я закрываю глаза и не чувствую своей головы, будто висит она где-то в пространстве, отдельно от меня, на каком-то облаке, и даже покачивается чуть-чуть.

— Вот это да! — вскакиваю я. — Вот это подушка! В жизни не видал таких подушек!

— Много чего ты еще не видал… — смеется Фаддей. — Самые лучшие в мире подушки — это цыганские.

И только в дверях, с подушкой в руках, я между прочим спросил его о новичке.

— Опять ты влип в историю, — засмеялся он. — Ну что ж, по-моему, этот новичок просто находка для нашего коллектива. А то коллектив есть, а перевоспитывать некого. Так что работай, работай…

— Брось трепаться.

— А если я не хочу участвовать в этом спортивном аттракционе? — сказал он. — Я не агент госстраха, и новые методы страхования имущества от пожара и прочих стихийных неприятностей меня не интересуют. Мне он не интересен, он так застрахован и перестрахован, что до него не докопаться. Только если он еще раз сядет на мой подоконник, я вышвырну его в окно. Так я ему и сказал, а ты, пожалуйста, напомни при случае.

— Так, значит, есть в нем что-то…

— Такое, — подсказал Фаддей.

— Не треплись.

— Есть, есть, — будто успокаивая меня, сказал он. — Только скорее нет, чем есть. Любопытен, так сказать, для изучения, как сороконожка с двадцатью ногами или как любой другой индивидуум с отсутствием основного органа. Этакая загадка для науки: куда же этот недостающий орган подевался и как существо обходится без него?

Мне хотелось еще поговорить и узнать, какого же органа, по мнению Фаддея, не хватает нашему новичку, но Фаддей побежал к телефону и, вернувшись, заговорил о чем-то постороннем, явно давая понять, что не хочет продолжать прерванный разговор.

Я взял командировку на полигон и пробыл там две недели. События предыдущих дней понемногу утряслись в моей голове, и порой я даже поглядывал на них с юмором, как на нелепое недоразумение, и уже скучал по всем нашим и рвался назад в институт.

Но когда я в понедельник вышел на работу, в институте бушевал скандал. В воскресенье состоялась долгожданная загородная вылазка, и наши туристки возвратились с нее в страшном бешенстве и взбаламутили весь институт. Что там произошло на самом деле, выяснить было практически невозможно. Разгневанные участницы и неучастницы то и дело врывались ко мне с требованием принятия срочных мер по ликвидации этого хулигана, то есть Поленова, который опозорил весь наш коллектив. Они взахлеб кричали о его хамстве, издевательстве и цинизме. Факты были невелики. Поленов с самого начала держался обособленно, не принимал участия во всеобщем веселье, потом отказался помогать по хозяйству, съел один почти все консервы и, в довершение всего, исчез, заставив девиц волноваться и разыскивать его по всему лесу… При этом у меня осталось впечатление, что он приставал по очереди чуть ли не к каждой из участниц этой прогулки.

Я так от них устал, что, уж просто чтобы отделаться, посоветовал им сходить к Поленову и самим потребовать от него объяснения его поступков, что они и сделали. Поленов ответил им, что лес он совсем не любит, что они выбрали плохое место и он заблудился там, что от консервов у него теперь изжога, и вообще посоветовал им в походах поменьше галдеть и сшить себе приличные костюмы.

Девицы пришли в исступление и теперь, минуя меня, повалили прямо к шефу. Он им что-то пообещал, но они не успокоились и продолжали бурлить и клокотать по всему институту.

Нашлись и защитники Поленова. Первой прибежала Графиня. Она утверждала, что туристки сами на него набросились, что каждая имела на него виды и они из-за него передрались — поэтому он и сбежал.

Зная наших энергичных, бойких и веселых туристок, я ей, конечно, не поверил, но как ему удалось за один день довести бедных девиц до такого исступления, оставалось только удивляться. И то, что ни один из парней, участников вылазки, не имел к Поленову никаких претензий, тоже было странно.

Туристки же все не могли успокоиться, и нелепый, бестолковый галдеж охватил уже весь институт. Мнения разделились. Многие приняли сторону туристок, но многие, справедливо не улавливая причин такого негодования, заступались за Поленова. Больше всех здесь, конечно же, старалась Ольга Васильевна. Она открыто и громогласно обвинила нынешних девушек в грубости, развязности и вульгарности.

Скандал принимал катастрофические размеры. И я вынужден был снова вмешаться от лица общественности и потребовать от туристок прекращения этой склоки…