Инга Петкевич - Лесные качели

Полина выглядела не лучше. Состояние безразличия и подавленности сменялось лихорадочной болтливостью. Помочь ей было невозможно, но говорила она порой красиво.

— Мне кажется, — говорила она, — что всю жизнь все мы твердим этот простенький мотивчик первой детской любви, всего лишь первой. И, как опаленные мотыльки, все возвращаемся к этому огню, кружим вокруг него и сгораем по неосторожности, так и не познав природы огня, не научившись его применять и не получив от него ничего, кроме ожогов…

— А последнее время, — говорила она, — вся жизнь представляется мне коммунальной квартирой, где все знакомо до отвращения, все тускло и противно. Я выхожу к людям, как выходят на кухню коммунальной квартиры, где все опротивели друг другу до чертиков. Но самое страшное, что коммунальной кухни в природе нет, это способ видения, довольно жалкий и примитивный угол зрения глупых, больных или развращенных людей…

— Нам дается любовь, — говорила она, — таинственное, непостижимое свойство любви. Кем и за что нам дается этот бесценный и напрасный дар? Плюс-минус любовь — это даже не разные стороны одного и того же мира, это два разных мира. Один тусклый, плоский и мертвый — его нет, потому что реален только мир нашей любви, только он сообщает предметам жизнь…

— Он, — она имела в виду Поленова, — считает, что единица жизни есть время, момент времени, и всю жизнь обречен на суету в погоне за упущенными моментами. Нет, единица жизни есть любовь. Нам дано в ней спасение… Но варвары так не обращались с памятниками культуры, как мы обращаемся со своей любовью! Мы боремся с нею и стыдимся ее, как дурной болезни, и в своей мышиной возне еще гордимся победой над нею! Но победить в любви нельзя, можно только победить любовь. Довольно болезненно и опасно, но есть средства. И мы выхватываем и выпрашиваем друг у друга эти рецепты уничтожения любви. Лишь бы победить! Кого? Зачем нам эти победы? С кем мы сражаемся? Кому мы приносим в жертву нашу любовь, наш самый редкий и драгоценный дар? Кому?

О Поленове она почти не говорила и странно рассматривала свою любовь безотносительно к нему: то как дар, то как болезнь. На Поленова она, как видно, совсем не рассчитывала.

В секторе был простой.

Мы только что сдали заказчику вышеупомянутую аппаратуру уплотнения, которая была настроена, отрегулирована и установлена наконец на одной АТС возле Выборга. Я прочел несколько лекций эксплуатационникам, и с этим было покончено. И пока наверху думали, какое задание нам теперь спустить, в секторе был простой.

За первым школьным оживлением — свободный урок, свободный урок! — почти сразу же наступает растерянность перед бездельем, беспокойство. Люди, не привыкшие к досугу, не подготовленные к нему и не умеющие заполнять его собой, нервничают, возбуждаются. Выбитые из привычного ритма, не имея перед собой привычной разумной цели, они направляют свою энергию куда попало. Слоняются по коридорам, курят, пьют в буфете холодный чай, меряют шляпы друг друга, делают прически, измеряют талии… Говорят о любви, погоде, болезнях, моде, поэзии, колхозах, о звездах, вине, сигаретах, собаках, носорогах, пиявках, воровстве, футболе и косметике, гидропонике, антибиотиках, телемеханике, политике и супербомбах… Говорят, говорят, говорят! И раз подключившись, ты не можешь остановиться и говоришь вместе со всеми, размахиваешь руками, с кем-то споришь, кого-то защищаешь, что-то пропагандируешь, а патом возвращаешься домой очумелый от болтовни, выжатый, как с похмелья. И уже мечтаешь о работе, какой угодно: вымыть пол, разобрать шкаф, чистить снег. Но кто-то уже опередил тебя: и за лопатами очередь, и в шкафах уже копаются, а кто-то стирает занавески, а кто-то трет полы.

Я очень боюсь простоев. У меня тут во время простоев настоящий балаган.

Первой пожаловала Графиня.

— Наконец-то мне дали эту партию, — с порога объявила она. — Я — и вдруг Марина Мнишек, подумать только!

— Да, — соглашаюсь я, — есть над чем подумать.

— Ну вот, — обижается она. — Ты думаешь, раз ты меня знаешь, то я ни на что и не способна? А другим вот как понравилось! Давай хоть сейчас прорепетирую.

— Ну давай, прорепетируй, — соглашаюсь я.

Она отходит к окну, становится там в позу, и лицо ее делается надменным и нахальным, как у продавщицы модного магазина: не думайте, мол, что я вам просто продавщица.

Я вообще не люблю смотреть, когда люди поют. Неудобно как-то, когда взрослый человек вдруг краснеет от натуги и надолго застывает с открытым ртом. Пусть бы лучше пели где-нибудь за экраном или на пластинке.

На шум сбежались любопытные…

— С талантом человеку все дороги открыты.

— А что талант? Коли нет счастья, то хоть с талантом, хоть без таланта…

— Э, не говори, вот мне бы ее талант и ее годы…

— А вот пойдут муж, дети… не до талантов!

— Что муж, что муж! Муж мужу рознь…

— А что такое спаржа?

— Берешь три яйца…

— Самое главное не курить натощак.

— Разбиваешь все в маленький тазик…

— А что такое спаржа?

— Нет, вы только послушайте, пластинки из марципана!

— Фу, какая гадость…

— Да ты знаешь, что такое марципан?

— У меня в детстве марципановые свинки были, я их берег, берег…

— А у меня марципановый самовар.

— Какой самовар! Марципан — это железо, вроде хрома…

— Хром — это сапоги…

— Знаю, знаю, марципан — это вроде сахара.

— Да не вроде! Марципан — это…

— А что такое спаржа?

— А грязь-то какая, грязь-то! Столько баб болтается, хоть бы подмел кто!

— Держи карман шире, затем, что ли, болтаются!

Слава богу, обед подоспел, и все испарились.

…Сижу, работаю. Как вдруг лязг, шум, топот. Что за черт! Дверь настежь, и целая армия баб во главе с тетей Машей… Если бы не ведра да тазы, можно было бы подумать, что они пришли меня арестовывать, такой у них был вид. Игнорируя меня, они яростно набрасываются на мою комнату. Двигаются шкафы, сыплются приборы, гуляет под ногами вода… Куда деваться?

Я вылетаю из своей комнаты.

Шеф сидит в своем кабинете пришибленный какой-то. Смотрит перед собой в одну точку. И вдруг:

— Господи, долго здесь будет стоять эта чернильница! — И он вскакивает и хватает чернильницу, будто она его смертельный враг, и бежит с ней к дверям, а в дверях останавливается и растерянно так озирается. — Сделай милость, унеси отсюда эту чернильницу!

Я иду с чернильницей по коридору.

— Маразм — удел избранных, — говорит Фаддей. — Давай купим машину.

— Как это купим?

— Пошлем брату телеграмму и купим машину.

— Какую телеграмму?

— Как какую! Ты что, не знаешь, что ли? «Продаем рояль», вот какую. Мы ему телеграмму — он нам денег, вот и машина.

— Какой рояль?

— Я всегда ему такую телеграмму посылаю, когда деньги нужны. Был у нас такой белый рояль, брат в нем души не чаял. Потом мы с матерью его продали, но брат об этом не знает. Вот и пошлем ему такую телеграмму!