Инга Петкевич - Лесные качели

«Вот, — сказал я себе теперешнему, стоя, как прежде, задрав голову. — Теперь я уже никогда не войду в нее. Почему же я не вошел туда раньше?» — «Не надо входить в чужие храмы», — отвечал я себе. И все-таки мог или не мог я туда войти? Ведь если бы я вошел, что-то обязательно появилось бы в моей жизни или исчезло из нее, но в том и другом случае жизнь моя немного бы сместилась, изменилась, и была бы уже немного другая жизнь. Но я не сделал этого, и, значит, так было надо, и у меня осталась своя единственная жизнь. Но какая же из них моя настоящая жизнь?

А не все ли равно… Я вдруг очень устал и, больше не оглядываясь, пошел по улице. У меня почему-то кружилась голова.

Тут я заметил Поленова, он шел со мной рядом и что-то говорил. Меньше всего сейчас мне хотелось испытывать на себе механизм его воздействия. Но такой уж это был человек, всегда он появлялся, как назло, когда его совсем не хотелось видеть. Наверное, тут можно отыскать определенную логику. С человеком, погруженным в себя, или с посторонним всегда легче общаться. Он не нацелен на вас. Он спокойнее, отвлеченнее, не тормошит вас и не давит.

— Не люблю весны, — говорил он, — вонь, грязь…

Я кивнул.

— Вы смотрели на купол. Странное сооружение — возникает вдруг, как из-под земли.

Я удивленно глянул на него. И позднее я не раз замечал в нем эту способность довольно точно угадывать чужие чувства и настроения. При полном отсутствии душевного опыта это тем более удивительно.

Некоторое время он молчал, и я чуть было не забыл о нем.

«И опять весна, — думал я. — К чему бы все это? Что мне с ней делать, и какая связь между мной и пробуждающейся природой? Почему я должен испытывать на себе ее воздействие, возбуждаться, волноваться, когда у меня нет к тому никаких оснований? И почему нет этих оснований? Может быть, мне надо было жениться, может, я люблю детей? Если бы у меня были родители, это могло бы получиться само собой, а так… — Я вспомнил свою нежилую комнату. — В свое время я мог бы жениться на Полине, а потом на Графине, но упустил момент. И теперь мы просто друзья. И ничего не вернешь. Как все это получается… И не получается…»

— Вы правы, я никогда никого не любил. Если в этом году не выйдет, то не выйдет никогда.

Я ничего подобного не говорил. И, с досадой обнаружив его опять около себя, неприятно удивился сходству наших мыслей и опять почувствовал разницу возрастов, тот отрезок пути, который никогда не сократится.

«Выйдет, — подумал я, исподтишка рассматривая его профиль, — раз тебя это беспокоит, значит, получится. У тебя еще все впереди. Созрел ты, голубчик. И еще будешь утверждаться в своей способности любить, будешь возводить это себе в заслугу, а просто — пришло время». И еще отметил, что, пожалуй, опережаю его всего-то на одну-две ступеньки, о которых он еще не подозревает, и гордиться тут особенно нечем, потому что с большой высоты мы, наверное, равны, со всей нашей возней и насущными потребностями есть, спать, любить. Еще я подумал, что любовь и потребность любви, собственно, диаметрально противоположные вещи: в первом случае человек дает сам, во втором же — мечтает получить, урвать у другого.

Все это я не столько подумал, сколько почувствовал, глядя на крепкий затылок Поленова. Он шел чуть впереди и будто особняком, шел и разглядывал встречных женщин, а меня вдруг так и потянуло подлететь и врезать по этому затылку.

И вот, сам не знаю как — то ли поток детей из ближайшей школы прибил меня к этому голубому лоточку, — но я вдруг оказался в очереди за мороженым.

— Вам какое? — спросила продавщица.

Я наугад ткнул в этикетку с ценой одиннадцать копеек. Я давно не ел мороженого, мне кажется, с тех пор, как стоило оно тридцать рублей, а в витрине этого магазина был выставлен торт ценой в пять тысяч. Этот торт изображал собой Екатерининский дворец. Настоящий дворец в городе Пушкине был разрушен, но взрослые утверждали, что этот — точно такой же. Мы подолгу простаивали перед этой витриной в разрушенном послевоенном городе, но однажды торт исчез. И до сих пор мне непонятно, откуда он взялся и куда потом делся, и не приснился ли он мне, как моя золотая пустыня.

— Дяденька, ну дяденька же… — торопили ребятишки.

— Сколько? — спросила продавщица.

— Пять тысяч, — сказал я.

— Что?!

— Одно, — я протянул ей ключ, она взяла его и положила на прилавок рядом с этикетками.

— А мне? — сказал кто-то сбоку.

— Два, пожалуйста, — сказал я и, расплатившись, взял свой ключ и два эскимо на палочках.

— Большое спасибо, — сказал кто-то сбоку и вынул одно эскимо из моих рук. Я увидел девушку, я еще подумал, что она, наверное, часто ест мороженое, потому что не вышла из этого возраста. Еще меня поразила ее шляпа: это была чалма. Не берусь утверждать, но мне показалось, что сооружена она из желтого махрового полотенца.

— Я на днях мыла окна и видела вас. Вы несли через двор большущую трубу, — сказала девушка.

— Да, да, — почему-то обрадовался я. — Помню, помню… Нес на днях трубу для соседки. Она на нее шторы повесила.

Девушка прямо смотрела на меня, и я вдруг покраснел и растерялся под ее взглядом, который был слишком продолжительным и в то же время каким-то рассеянным, словно она разглядывала что-то сквозь меня или прислушивалась к далекой музыке. Нет, она не косила и была без очков, но какая-то неподвижность была в ее расширенных зрачках. И если ей надо было посмотреть в сторону, она поворачивала туда всю голову, глаза же оставались неподвижными, будто могли глядеть только прямо. Лицо было чистым, как лист бумаги, на котором еще ничего не написано.

— Да, — сказала она. — В новом доме все должно быть новым.

— Не думаю, — твердо сказал я. — Я лично не люблю новых вещей.

— А я люблю, — сказала она.

— Это у вас от молодости, — сказал я и обозлился на свой дурацкий тон и повернулся, чтобы уйти, но тут опять увидал Поленова.

Он стоял у меня за спиной и в упор смотрел на девушку тем известным мне прицельным взглядом.

— Вы уезжаете? — спросил он.

И я, действительно, заметил у ее ног огромный чемодан.

— Я? — чуть удивилась она, продолжительно и ясно выдерживая его взгляд. — А, чемодан… — Она рассеянно посмотрела направо, налево и даже вверх. — Нет, это не мой.

— Не ваш? — удивился Поленов.

— Не мой, — вздохнула она. — Я тут стояла, подошел какой-то человек и попросил меня покараулить этот чемодан. Ушел в магазин и вот уже полчаса, наверное, не возвращается.

— То есть как?! — воскликнул Поленов. — Давайте я постою, а вы пойдите и найдите этого человека.

— Да, — сказала она, рассеянно разглядывая его, — какой вы умный.

Я рассмеялся. Поленов зло покосился на меня.

— Большое вам спасибо, — продолжала девушка. — Вы поможете мне в другой раз. А теперь уходите. — И она повернулась лицом к витрине.