Инга Петкевич - Лесные качели

Неделя выдалась необыкновенно жаркая, а батареи парового отопления, как назло, были раскочегарены чуть ли не докрасна. Воздух в комнате был сухой и горячий, как в духовке. По ночам просто невозможно было заснуть, язык пересыхал насквозь, горло саднило, и приходилось то и дело бегать на кухню и пить там из-под крана… Я намочил простыню и развесил ее на открытом окне, но это мало помогло, разве что запахло прачечной.

Посреди ночи на кухню выползла Кирилловна. Мрачная и тяжелая, как туча, она объяснила мне, что паровое выключить нельзя, потому что кранов не предусмотрено. В старых домах предусмотрено, а тут нет, потому что каждый будет вертеть краны и заливать квартиры водой. А топят так сильно потому, что опять переэкономили уголь. В прошлом году даже собрание состоялось, где всех уведомили о подобной переэкономии, а некоторые даже возмущались, что, мол, зимой было холодно. И вот теперь, пока нет постановления, спешат сжечь этот переэкономленный уголь.

Кирилловна объясняла все это важно, назидательно, явно гордясь своими познаниями. И как-то само собой получалось, что все в порядке и спорить не о чем, а надо терпеть, как терпим мы стихийные бедствия.

Заснул я уже под утро, и приснился мне чудный сон. Мне приснился первый дождь, его запах и вкус. Будто бегу я по черному рыхлому полю, босиком бегу, не один, бегу и смеюсь. Сухой еловый лес вот уже совсем рядом, тяжелые капли настигают нас, кто-то жарко хохочет мне в спину, и низкие душистые еловые лапы смыкаются над нами…

Проснулся я вдруг. Грохотал гром, белые паруса хлопали надо мной. В дверях стояла Динка, а в руках у нее был длинный-предлинный зеленый огурец.

— Видишь, — говорила она, протягивая мне огурец, — какой прекрасный огурец.

— Да, — повторил я, — огурец…

— Понюхай, как пахнет, — она поднесла огурец к моему носу.

Я понюхал.

— Ты ел в этом году огурцы?

Я отрицательно покачал головой.

— Так и знала, — обрадовалась она. — Мне его подарили. Такой прекрасный огурец, просто обидно есть одной.

Я все еще лежал неподвижно, грохотал первый гром, хлестал в окно первый дождь, простыня как парус билась на сквозняке, в открытых дверях стояла женщина, протягивала мне зеленый огурец. И я лежал, затаив дыхание, боясь шевельнуться и спугнуть эти призраки, словно от моей неподвижности зависела их реальность…

Но вот хлопнула дверь, простыня метнулась в обратную сторону, захлопнулось окно.

— Где у вас тарелки, нож, соль? — заговорила она.

— На кухне, — машинально отвечал я, и, прежде чем успел опомниться, она была уже на кухне и грохотала там посудой.

Я бросился следом. Кирилловны на кухне не было. Я быстро вручил ей вилки, ножи, хлеб, стараясь поскорее оттеснить ее обратно в комнату. Но в коридоре она вдруг вспомнила про лук.

— Нет, нет никакого лука! — прошипел я.

Но дверь в комнату Кирилловны уже отворялась.

— Здрасти.

— Здрасти.

— У вас случайно нет лука? А то такой огурец…

— Лука? А-а, лука!.. Ну да, лука!

«Начинается», — подумал я, поспешно скрываясь в своей комнате и тревожно прислушиваясь.

Но ничего такого не произошло, они там удивительно быстро нашли общий язык, а заодно и лук, и картошку, и масло. И вот уже Кирилловна, суетясь вокруг стола и возбужденно потирая руки, намекала, что, мол, такую закуску грешно есть помимо… И я бежал в магазин…

В это утро меня уже ничто не могло удивить. Без удивления узнал я, что она сирота, окончила хореографическое училище, но на выпускных экзаменах сломала ногу и теперь вот снимается в кино… и пишет, очерки. Умеет ездить верхом, прыгать с парашютом, дрессировать кошек и собак, делать какой-то хитрый коктейль и т. д. и т. п.

И вот они уже вместе с Кирилловной пели «Тропинку» и «Ах, зачем эта ночь…».

Конечно, я знал, что передо мной Динка, вздорная дочь шефа, но это уже не имело никакого значения. Правда была на ее стороне. Как бы мы ни взывали к равенству и справедливости, правда всегда была и будет на стороне молодости и силы. Да и какое может быть равенство между молодым и старым, сильным и слабым, красивым и уродливым, умным и глупым? Докажи я правду, ей стало бы капельку скучно, а у меня было бы испорчено настроение. Но и эти доводы пришли ко мне позднее, потому что тогда я верил ей безусловно. Прекрасная женщина поднесла мне первый огурец, мне был дарован прекрасный завтрак в прекрасном обществе — и какое это имело отношение к правде?

На прощание она таинственно и важно сообщила мне, что нуждается в моей помощи, чтобы я ждал…

И я начал ждать. Что делалось в это время в институте, просто не знаю. Наверное, что-то, как всегда, происходило, но меня это уже не касалось. Мелочными, жалкими казались мне все наши институтские страсти. Чуть ли не брезгливо взирал я на эту жалкую возню, и даже снисхождения или сострадания не вызывали во мне их глупые беды и неувязки. Как-то само собой мне стал ближе и понятнее Поленов, его жестокость казалась мне чуть ли не чистотой. Природа, молодая, сильная, неодухотворенная; чистота, гармония и порядок без всей этой душевной возни — вот символы, которые привлекали меня этой весной.

Мне казалось, что она придет в воскресенье, но в будни я тоже ждал. Прямо с работы я бежал домой. Все вычистил, вымыл, натер пол. По вечерам, не зная, чем заняться и как убить время, я готовил себе какие-то замысловатые кушанья: гренки с сыром или яичницу с яблоками. Я расставлял все это на столе, купил бутылку вина и новые рюмки. Придет, а я как раз сажусь ужинать, то да се… Выпьем вина… Пластинку поставлю… Ба, да они же у Фаддея! И я мчался к Фаддею.

Фаддей сидел за дубовым фамильным столом и переводил переводные картинки. Он макал палец в блюдечко с водой и тер им по бумаге. Я долго стоял над ним, с интересом наблюдая, как под пальцем проступает пошлая женская головка.

— За дегенерата почитает, — проворчал он, — думает, совсем в детство впал. Переводные картинки шлет. Жаль, рояля не осталось, я бы ему весь рояль этими картинками залепил.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

— Что это с тобой? Влюбился, никак?

Я промолчал.

— А… Ну тогда давай выпьем.

И мы с ним отправляемся в коридор, открываем там стенной шкаф, где Фаддей хранит свои закуски, на одной полке грибы, на другой соления, на третьей копчения. Отпуск Фаддей проводит в деревне, на заготовительном промысле, как он это называет. И ни у одной бабы я не едал таких грибов и маринадов. Есть у него еще собственного приготовления эссенции — капнешь такую в водку, и она сразу же делается укропной, или полынной, или калгановой. Мы выбрали калгановую.

— Жениться бы тебе, — сказал я, проводя пальцем по пыльному столу.

— Жениться? — с неожиданной живостью откликнулся он. — А что, если на Графине? Такая девка пропадает!