Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Теперь они идут по колено в снегу.

— Отчего так много снега? — вдруг спрашивает Саша.

— Намело, — отвечает Женька.

— А наверху не намело? Ты чего так туго соображаешь? Наверху поземка сметает, выравнивает слой, а в овраге все задерживается. Понял? Вот и знай наперед…

Ну, пошла учеба, улыбается про себя Женька. Это уже зайцевская школа.

Они выбрались наверх и долго шли, обходя лесок полем. Снова замело, да как! В двух шагах не видать ни зги. Тут уж не до смеха.

— Не робей, — говорит Саша.

— А чего? Я ничего…

И вдруг сквозь шум ветра возник непонятный рокочущий звук. Не то трактор, не то танк… Зайцев толкает Женьку в снег. И тут же, совсем рядом, в каких-нибудь десяти метрах возникают черно-белые фигуры. Немцы! Они идут за трактором. Следом движутся две машины, крытые брезентом, движутся тяжело, с натугой. Слышны команды, знакомые Женьке, отрывистые, каркающие…

Прошли. Смолкли голоса. А Саша продолжает лежать.

— Влипли мы, — бормочет он. — Заблудились, что ли?..

Женька молчит. Даже рукав прикусил.

— Лежи, лежи, — говорит Зайцев, — Не боись. У нас еще день впереди, — и вздохнул. — Во сыплет, во сыплет…

— Как это они здесь оказались, Саш?..

— Как оказались… Война — не кино. Оказались, значит. У нас свой маневр, у них свой. Мы же в тылу у них, чего ж удивляться… А что в грузовиках, как по-твоему?

— Снаряды… — то ли спросил, то ли ответил Женька.

— А у тебя котелок варит.

— Саш, а может, это они заблудились? По такой-то погоде…

— Так ли, не так, а знать надо: фашист неглуп, не меньше нашего соображает. Его, брат, шапками не закидаешь. Поняли уже.

И снова идут они по снежной равнине, против колющего леденящего ветра. Женька выбился из сил. Проваливается в снег, выбирается, снова проваливается… Сопит как паровоз.

— Нет, без лыж больше не пойдем. Амба! — сетует Зайцев. — Век живи, век учись…

Весь день шел поиск, снег валил и валил. Саша исчертил всю карту, обойдя злосчастное Бахово со всех сторон. У Женьки, как говорится, уже «язык на плечо», а Саша все мечется по снежной целине, довольный, разгоряченный. Удалась работа!

Они отдыхали, укрывшись в небольшом березняке. Поели. Хлеб был даже теплый — он лежал в холщовом мешке у Саши за пазухой и был согрет его большим телом.

Заметно темнело. Пройдя еще полкилометра, Саша вдруг сказал обрадованно:

— Гляди, куда вышли! Видишь?

За снежной пеленой метрах в пятидесяти зачернело очертание пепелища.

— Точно! — обрадовался Женька. — Мы здесь шли…

— Ну, теперь, почитай, уже дома. Приказываю отдышаться. На пузе, на пузе лежи, а то простынешь.

И вдруг между черными торчащими трубами бывших когда-то домов одна за другой появляются две… три… пять… восемь фигур в маскхалатах, на лыжах, с автоматами…

— Лежать! — шепчет Саша.

— Кто? — тоже шепотом спрашивает Женька.

— Должно быть, наши… — отвечает Саша, хотя по всему видно, что сам он в этом до конца не уверен. — Разведка пошла…

Было бы, конечно, опрометчивым считать, что Женькины дела «в шляпе». Полк, естественно, часть самостоятельная, и командир полка личность вполне ответственная, решающая все задачи, связанные с полком. Но командиры полков тоже люди, такие же, как и все, со своим характером, со своим собственным мнением и даже с причудами. На войне у командира полка столько прав, сколько в мирное время у самого наркома. Но и столько же обязанностей. И одна из самых главных — подчиняться приказам своих прямых и непосредственных начальников. А уж что говорить о приказах Главкома! А там сказано: «Детей и подростков, оказавшихся в расположении боевых частей и подразделений, немедленно отправлять в тыл войсковым или гражданским транспортом, оформляя им проездные документы до места следования, а при необходимости назначать для этой цели сопровождающих…» Вот такие дела. И кому какое дело, знает об этом Женька или нет. Но тот щеголеватый капитан Маслов знает, и майор Ратов знает, и старший политрук Мещеряков — комиссар полка, тоже знает… Есть выход? Нет выхода. А может, есть?.. Может, и есть: в приказе Главкома об этом только одна строчка: «Разрешить командирам частей и соединений зачислить в действующую армию подростков, имеющих особые заслуги перед советским народом и социалистической Родиной». И все. А слова-то какие! Перед народом и Родиной! Ну как, есть у Евгения Берестова, ученика 361-й московской школы, двенадцати лет от роду, такие заслуги? Признаемся честно: таких заслуг у него не имеется. Есть выход? Нет выхода.

Майор Ратов шумно спустился в землянку комиссара — старшего политрука Мещерякова.

— Ну вот что, Диомид Иванович, видел я сегодня, как твой Зайцев с мальчишкой возвращался с передка. Что скажешь?

— Дмитрий Николаевич…

— Не хочу слушать! Мы договорились — пусть при кухне живет, хлеб жует. Или не так?

— Так, конечно… Но ведь…

— Никаких но! Точка! — ерепенится майор. — Если убьют пацана или я его еще раз засеку, смотри не обижайся, весь спрос будет с тебя. Я ничего не знаю. Понял?

— Понял.

— Все. Разговора не было, — и Ратов застучал сапогами по деревянным сходам.

Мещеряков улыбнулся, почесал в затылке и сказал вослед командиру:

— Хороший ты мужик, майор, но чего-то в тебе нет…

А Зайцев? А что Зайцев? Он никаких приказов не читал, знает только свою работу и знает еще, что Женька полностью на его совести и под его опекой. Сержанту всего-то двадцать один год. Он, конечно, не такой бесшабашный, как Коля Якименко или Федя Рябин. Разведчик не имеет права быть беспечным и разболтанным. Это для разведчика — смерть. Но быть добрым, отзывчивым, даже привязчивым ему никто запретить не может. Он — человек, такой же, как и все, хоть, может быть, и с большой буквы. Вот в этой букве все дело и есть. Поэтому, когда комиссар полка узнал, что мальчишка волей самих обстоятельств попал прямо к Зайцеву, он откровенно обрадовался. Таким образом, слово, данное им Урынбаеву, само собой обрело естественную форму. Но! Урынбаев говорил о неделе, о десяти днях и об отправке мальчика, в конце концов, «без лишней нервотрепки»… Как быть? Оторвать сейчас мальца от Саши Зайцева? Мещеряков чувствовал, что делать этого нельзя. Запретить ему таскать парнишку за собой. Можно, наверно, даже нужно. Но как проследить? Комиссар верил Зайцеву, но мальчишка сам может рвануть за ним. Нельзя ставить сержанта под угрозу невольного невыполнения приказа… А Ратов — уперся! И Ратов тоже прав. Ну, комиссарские обязанности! Дел выше головы, а тут еще в няньки записываться! Может быть, и впрямь посадить мальчишку в транспорт с ремонтной оптикой — и в тыл? Ладно, подождем. Еще не вечер. Это была любимая поговорка комиссара.