Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Бывало, вернется Саша, сядет за маленький столик и чертит на карте кружочки, ромбики. Молчит, сопит, а потом унесет карту в штаб или отдаст в соседнюю землянку командиру взвода.

Командир взвода разведки или управления, как ни называй, — старшина. Бывшего командира, старшего лейтенанта, убило еще до Женькиного появления. А этот длинный, сухой, как жердь, и лет ему немало. К Женьке он никак не относится — ни хорошо, ни плохо. Посмотрит на него, мотнет головой, вроде как поздоровался, и все дела. Женьку это вполне устраивает.

Саша со старшиной держался просто, называл его Антонычем, а тот Сашу — Шурой. Женька решил не вникать в их отношения. Только однажды Саша сам сказал, вернувшись от взводного:

— Наш землемер дело знает.

— Почему землемер? — спросил Женька.

— Профессия его такая. Мужик грамотный. Мы с ним в одном госпитале лежали… Хороший мужик.

И Женька из двух этих фраз распознал истоки их отношений.

На кухню Саша и Женька ходили вместе. Бойцы относились к сержанту уважительно и без опаски. Саша не «укрывал» Женьку. Водил его везде за собой. Картина была, конечно, комичная. Однажды кто-то сострил:

— Товарищ сержант, чего вы ребенка морозите? В карман его! И пусть сидит греется.

Саша добродушно улыбнулся.

— Я бы посадил, да в кармане махорка. Боюсь, чихать будет.

Все засмеялись, и Женька засмеялся, представив себя сидящим в кармане у Зайцева.

И вот однажды! Сам командир полка! Они встретились нос к носу — Женька и майор Ратов, коренастый рыжеватый крепыш на коротких кривых ногах.

Женька остановился, деваться было некуда, он вытянулся по стойке «смирно» и лупил глаза на командира. Тот секунды две-три смотрел на Женьку, потом сказал:

— Зайцева ко мне! — повернулся и пошел, легко ступая кривыми ногами по утоптанному снегу.

Женька обомлел. Неужели опять? Так ведь и не скрывался он ни от кого. Даже удивительно было: командиры-артиллеристы смотрели на Женьку, словно на что-то вполне разумеющееся, и гнать его никто не гнал, и вопросов не задавали…

Может быть, этой встречей Женька подвел Сашу? Войдя в землянку, он остановился в дверях.

— Саш, — промямлил Женька виноватым голосом, — майор вызывает.

Саша тут же вышел, а Женька, не раздеваясь, присел у печки, теребя на коленях свою замызганную ушанку. Он со страхом ожидал возвращения Зайцева. Ему уже становилось жаль себя, и, когда скрипнула дверь, он даже зажмурился: что-то сейчас будет?.. А Саша, стягивая полушубок, сказал в сердцах:

— Ну где я ему раздобуду валенки? — и, поворотившись к Женьке, спросил: — Тебе что, в ботинках плохо? Нормальные ботинки… С носками…

Женька ничего не понимал.

— Мне хорошо, Саш, — поспешил ответить мальчик.

— А командир велел тебя в валенки обуть! Говорит, не хватало ему в полку обморожения… В ботинках, дескать, зимой не положено.

Вот ведь какая штука! Непонятное что-то происходит. Сам командир полка заботится! Может, Урынбаев? Конечно, Урынбаев! Рябин же сказал, что казах в артполк дозванивался… Вот оно что! Если б не он, то и Саша бы не помог — и ему самому влетело бы, и меня за ушко да на солнышко…

Женька сказал об этом Саше.

— А ты как думал?! — улыбнулся сержант. — У тебя котелок, точно, варит! Я уж не знаю, как там они договорились и кто этот Урынбаев, а наш командир сказал: «Пусть мальчишка поживет», стало быть, и комполка в курсе…

Женька был на седьмом, а может быть, и на десятом небе.

Ну наконец-то!

— Подгони все на себе. Я проверю, — оказал Саша, и Женька понял: сегодня они пойдут вместе «на работу». Так называл сержант Зайцев свою службу.

В последние дни немцы вели усиленную разведку нашего переднего края. Днем и ночью яростно работала их артиллерия, прощупывая огневые средства. Мы не отвечали. Самолеты-разведчики то и дело появлялись в воздухе. Мы молчали. Только если налетали «юнкерсы» — на них обрушивался шквал огня зениток. Передвижение в полосе нашей обороны в дневное время было запрещено. Машины с грузом, танки, тягачи, орудия, не говоря уже о пеших колоннах, — все это передвигалось ночью и тут же маскировалось…

Поглядишь поутру на эту сонную белесую равнину, на заснеженные рощи да перелески, и не подумаешь, что здесь обосновалась целая дивизия да еще приданные ей танковые и артиллерийские части.

Наша разведка всех родов войск тоже вела сейчас усиленный поиск. Тут и Саше доставалось — «каждый день на ремень». Конечно, Саша ходил не один — по разным направлениям расходились и другие артиллерийские разведчики, такие же, как он, так же нагруженные телефонами или рациями…

— Сегодня лыжи не берем, — сказал Саша и пояснил: — Снег смерзся. Без них легче.

Вышли в сумерках. Было видно, как там, перед передним краем, немцы высвечивали небо ракетами.

Разведчики двигались свободно, легко. Правда, Женьке приходилось делать по два шага на один шаг Зайцева, но это его не смущало.

— Засиделся? — спросил Саша. — Разомнись, разомнись, — подбадривал он.

А Женька думал, как бы что усовершенствовать… На боку у него колыхался телефон. Тоже не очень-то удобно. Может, лучше — за спину его?.. Катушек с кабелем с собой не взяли. «У пехоты возьмем», — сказал Саша. Катушки Женьке все равно не поднять, Саша бы нес… Телефон — ерунда. С рацией тяжелее будет. Может, санки раздобыть?.. А что, поставил рацию на санки, впрягся в них и пошел. Это не на спине тащить. Саша, конечно, и быка унесет, а если мне придется?..

Сегодня они должны были полночи просидеть «в гостях» у пехоты, а за вторую половину пройти как можно дальше, чтобы к утру оказаться как можно ближе к переднему краю немцев и находиться там почти весь день и только в сумерках проделать весь путь обратно.

Местность вокруг была холмистая с небольшими перелесками да замерзшими неширокими речками, которые под снежным покровом и различить было трудно… Саша предупредил, если Женька боится, что устанет, то может остаться и ждать его у пехотинцев. Женька не гоношился, не возражал — он ведь не знал, как все будет дальше. Первый раз все-таки.

По ходу сообщения прошли они в небольшой блиндажик. Женька думал, что блиндаж — это только огневая точка. Ничего подобного — такая же землянка, только одна стена представляет собой «боевую часть» с пулеметом и длинной амбразурой — узким окном, за которым была уже ничейная земля, готовая в любой момент ощетиниться вражескими танками и пехотой…

Женька долго стоял и смотрел туда, в белесые очертания тревожного пространства. Вот оно какое, поле будущего боя, по которому рано или поздно, а придется пройти всем, кто сидит сейчас в траншеях, и тем, кто пойдет за ними следом… Пройдут, и останется эта землица позади, и станет обычной, вроде бы ничем не примечательной с первого взгляда… А весной зацветут здесь травы, листья зашумят на этих березках, придут люди, и ходить они будут без опаски, в полный рост… И найдутся такие, которые не поверят, что когда-то тут шли танки, бежала пехота, и падали убитые, и стонали раненые, и кропили они своей кровью эту землю…