Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Пулатджан был спокоен. Он с детства был таким: никогда не узнаешь, что у него на сердце. А невестка увидала старуху, растрепанную, с опухшим лицом, остановилась как вкопанная, смотрит испуганно на свекровь: «Что же услышу сейчас — доброе ли, плохое ли?» И поздороваться из головы вылетело.

— Возьми себя в руки, детка, — сказала старуха, обнимая ее, похлопывая по спине. — Благополучно ли доехали?

— Благополучно, матушка, — выговорила Нафисахон. — Как здоровье нашей девочки?

— Слава аллаху, беда нас миновала.

— У меня чуть сердце не выскочило из груди.

— Кудратджан виноват, наболтал, не подумав.

— Не помню, как долетела. Сердце до сих пор так стучит, будто от самой Ферганы бежала.

Ташбиби-буви присела, поцеловала в обе щеки внука. Потом обняла сына, справилась о его здоровье.

— Ну, так что все-таки случилось? — спросил Пулатджан, присаживаясь на ступеньку, ту самую, на которой скоротала ночь хозяйка.

Старушка развела руками:

— То ли шайтан мучит девочку, то ли сглазили бедняжку. По ошибке выпила лишнего лекарства. А главное, замечаю я, на душе у нее неспокойно. Все думает и думает. Диву даюсь, какие могут быть нынче у детей думы. И все-то они норовят по-своему сделать. Сил больше моих нет, не могу я уже с вашими детьми совладать. И Кудратджан перестал меня слушаться…

— Где она находится, в какой больнице? — спросил Пулатджан.

Мать засеменила в дом, вынесла клочок бумажки, на котором Кудратджан давеча записал адрес больницы.

Оставив Алишерчика на попечении бабушки, Пулатджан и Нафисахон отправились к своей дочке. Младший внук начал было канючить, не желая оставаться, но тут же его внимание привлек рыжий кот, которому тоже недоставало напарника для забав. Вскоре слезы на лице Алишера высохли, и бабушка, занятая приготовлением завтрака, радовалась, слыша его громкий веселый смех. Кот, задрав хвост, убегал от него, прятался в кустах райхона. Алишер же, прижав к плечу палку, воображал себя охотником на тигров.

Пулатджан вернулся около полудня. Мать сидела на айване, на толстом матраце, и рассказывала сказку внуку, сидевшему у нее на коленях. Увидев сына, она умолкла на полуслове, ждала, что он скажет. Пулатджан наполнил пиалу остывшим чаем, напился и, утерев губы, сообщил:

— Она здорова. Нафисахон осталась с ней.

Услышав голос отца, из дому выбежал Кудратджан. Но, спохватившись, замедлил шаги, приблизившись, поздоровался за руку — совсем как взрослый. Отец засмеялся, обнял сына, взъерошил его давно не стриженные волосы.

— Что же ты так оброс, а, как дикобраз?

— Не слушается, — сказала бабушка. — Сколько раз говорила ему, чтобы шел в парикмахерскую. Дам денег — а он в кино.

Пулатджан пустил воду из колонки, подождал, пока станет похолоднее, и стал умываться. Кудратджан опрометью бросился в комнату, вынес свежее полотенце и нераспечатанное мыло «Красная Москва», которое специально берег для отца. Помнил, что отец любит это мыло.

— Что же тут у вас произошло? — спросил отец, вытираясь полотенцем.

— Ваша Хафиза плохо себя ведет, — буркнул Кудратджан, глядя под ноги. — Меня не слушается. Домой является поздно. А бабушка ей поблажки делает. Твердости характера нет у нашей бабушки. Вы скажите Хафизе, пусть меня слушается…

— А вчера до этого самого… до того, как заболела, как она выглядела? Не была чем-нибудь расстроена?

— Вроде бы нет. Я не заметил.

— А в институт ходила?

— Да. Собрала книжки и ушла в институт.

— За ней Раано заходила, ее подружка, — вмешалась в их разговор Ташбиби-буви.

— Эта Раано такая же пустышка, — заметил Кудратджан.

— Ты не говори зря, дитя мое. Раано хорошая девушка, — вступилась за нее старушка.

Пулатджан Садыкович поднялся на айван, сел на матрац рядом с матерью. Старушка вдруг почувствовала прилив нежности к своему сыну, захотелось приласкать его, как маленького. Но около нее сидел солидный человек с седыми висками. И неведомо, какие думы избороздили лоб его морщинами. Она налила на донышко пиалы свежезаваренного душистого чаю и подала Пулатджану. Для нее он был таким же маленьким, как много лет назад, и ей доставляло удовольствие ухаживать за ним. Она, кряхтя, поднялась, опершись рукой о матрац, достала из ниши глиняный кувшин и налила из него в касу свежих сливок. Заглянула внутрь посуды — хватит ли для невестки?

— Угощайтесь-ка, для вас приберегла, — сказала она ласково сыну и усевшимся по обе его стороны внукам.

Ташбиби-буви хотелось излить сыну все, что накопилось у нее на душе за это долгое время, но при детях не решилась затевать серьезный разговор. Поставила касу со сливками на хонтахту, сказала только:

— Сынок, семья наша разрезана надвое. Ведь это ж не яблоко. Я стара стала. Знать, не так присматриваю за девушкой и за Кудратджаном. И разнимать их у меня сил нет, когда они, словно курица и петух, наскакивают друг на дружку. Дети должны расти на твоих глазах…

— Вы правы, онаджон [24] Онаджон — мамочка. , нам необходимо собраться в одном гнезде, — сказал задумчиво Пулатджан и протянул пиалу, чтобы мать долила чаю.

— Давно пора, сынок. Дети отцову волю чувствовать должны. Не то чтобы побаиваться, уважать должны тебя. А со мной, старухой, они не считаются. Мои слова им в одно ухо влетают, в другое вылетают. Мы, помню, уважали старших, а нынче что за дети пошли, ума не приложу. Вон у того Абдухамида-совука, что на почте служит, сын тоже того… шариков недостает в голове: только и видишь его на пустыре, как мяч ногами гоняет или раскатывает по улицам на велосипеде. И наш Кудратджан с него начал пример брать — купил в магазине путбол…

— Ябедничайте, ябедничайте, — проворчал Кудратджан. — А про свою любимую внучку ни слова…

— Вернется из больницы, и про нее расскажу отцу. При ней расскажу… Девушку, достигшую совершеннолетия, беречь надобно от людей с черным сердцем. К созревшему плоду всяк руку тянет. А если плод надкусили, его в руки никто больше не берет. Если девушка запятнает свою честь, трудно будет смыть с себя позор. Говорю ей про это, она и слушать не хочет, посмеивается над моими словами… — Ташбиби-буви, положив в рот кусочек сахару, отпила чаю и, шепелявя слегка, продолжала: — Ваш дочка ведет себя, будто нет над нею никакого присмотра. Идет, куда захочет. Делает, что хочет. И слова не скажи против. Взбрыкнет ногами, будто коза, — и только ее и видели… А захочу настоять на своем — хитростью берет. Мою слабость знает, начинает ласкаться: «Бабушка, бабуленька…» — я и уступаю. Нет, тут отцова воля надобна.

Едва закончили обедать, пришли Нафисахон и Хафиза.

Хафиза приблизилась к отцу, стала перед ним опустив голову. Пулатджан Садыкович, посмотрев на жену, повел бровями, и она увела дочку в комнату. Он сказал матери своей и Кудратджану, чтобы они в присутствии Хафизы ничего дурного не говорили о ней — она и так наказана. Кудратджан собрался было что-то сказать вслед сестре, да так и замер с открытым ртом, растерянно моргая глазами, — не посмел ослушаться отца.