Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Выйдя к подъезду сразу же вслед за Хафизой, Умид увидел отъехавшую черную «Волгу» и промелькнувшую девичью руку, захлопнувшую дверцу.

Моросил дождь.

Умид стоял и смотрел вслед машине, пока она, постепенно уменьшаясь, не превратилась в точку, потом и вовсе исчезла.

Дождь навел глянец на черный асфальт. В него смотрелись, как в зеркало, придорожные пирамидальные тополя в праздничных бледно-зеленых платьях. Шуршал по клейким листочкам дождь, смывая пыль.

Трудно жить, ни на что не надеясь. Кто-то из древних мудрецов сравнивал жизнь с плаваньем по океану: чтобы тебе сопутствовала удача, надо быть хорошим пловцом. Жить без надежды — все равно что пуститься в плаванье без компаса. Если человек не знает, к какому берегу он держит путь, ни один ветер для него не будет попутным.

Свое будущее Хафиза не могла себе представить без Умида. Все свои надежды, мечты она связывала с его именем. И теперь все это рухнуло. Как быть? Что делать?..

Хафиза сидела на заднем сиденье. Шокасым видел в зеркальце ее бледное лицо, ее обескровленные губы, что-то беззвучно шепчущие. Еще по тому, как она, садясь в машину, произнесла с дрожью в голосе: «Домой!..» — он понял, что с девушкой стряслось несчастье. Но не стал ни о чем у нее расспрашивать. Шокасым знал, что в солидном учреждении, где они только что были, работает тот парень, с которым они однажды поцапались. «Неужели этот тип на самом деле оказался таким, как я и думал?» Шокасым украдкой поглядывал в зеркальце. Хафиза не меняла позы, она будто окаменела, вперив тоскливый взгляд в покрытое дождевыми каплями стекло. Выглянуло солнце, засверкало в каждой росинке на мокрых деревьях, в пунктирах падающих с крыш струек, в пенящемся потоке на обочине дороги, залило ярким светом освеженную зелень, розовые дома, пестро одетых пешеходов, вновь заполнивших тротуары. Хафиза ничего этого не видела. Хотя нет, видела, но все это — и люди, и дома, и деревья, и даже солнце — казалось ей ненастоящим, бутафорским. Счастливые улыбки на лицах людей — притворство. Вместе с ветерком в кабину влетел чей-то веселый смех — лицемерие. Хафизе казалось странным, что кому-то может быть весело в то время, когда ее сердце разрывается на части.

Настроение Хафизы передалось Шокасыму. У него пропала охота к разговорам. «Неужели этот боксер оказался пройдохой? — думал он. — Значит, неспроста мое сердце за девку болело. Будь этот парень приличным человеком, разве смог бы такой красивой, доверчивой девушке причинить боль? Да, есть такие сволочи, всегда аккуратно одеты, причесаны и вид благородный имеют — все это для того, чтобы легче обманывать людей… Неужели Хафизе подвернулся такой субъект?..»

— Может, вас отвезти в поликлинику? — спросил Шокасым.

— А?.. Что?.. — Хафиза вздрогнула.

— Может, в поликлинику, говорю, отвезти вас? Вид у вас неважный. Вы не заболели?

— Нет, что вы… Просто задумалась. Лучше домой…

— Вот что, сестричка… Может, вы считаете, Шокасым грубый, некультурный человек — это ваше дело. Но мой совет вам — отбросьте от себя подальше, если у вас неприятности какие, не думайте про это. «После каждой неприятности будут праздники, будут радости». Или, чтобы на сердце полегчало, накричите на кого-нибудь, обругайте как следует. Дело вам советую. Проверенное. На себе испытал… Если хотите, отругайте меня сейчас за то, что я тогда… Да похлеще. Не бойтесь, слова в ответ не скажу. Вот увидите — сразу полегчает…

— Вам, наверно, показалось. У меня прекрасное настроение.

Хафиза заметила в зеркале недоумевающий взгляд Шокасыма, улыбнулась. Шокасым тоже улыбнулся, пробормотал:

— Не знаю. Может, показалось. Что думаю, то говорю.

Хафиза скользнула по нему растерянным взглядом. Шокасым явно о чем-то догадывался. Надо развеять его подозрения. И Хафиза расхохоталась. Огромного усилия воли ей стоил этот наигранный смех. Лишь бы он не заметил выступившие на ее глазах слезы.

Машина остановилась у ворот. Хафиза вышла и, порывшись в сумочке, протянула Шокасыму трешку. Тот нахмурился, приложив руку к сердцу, покачал головой:

— Ай-яй-яй, Хафизахон, зачем вы обижаете меня?

— Просто я хотела поблагодарить вас. Вы мне помогли быстро справиться с делом, — сказала Хафиза смущенно.

— До свидания, сестрица!

Шокасым погнал машину вдоль узкой улочки, которая выводила на широкую дорогу.

Хафиза не спеша пересекла двор, но, как только оказалась в своей комнате, бросилась ничком на кровать, уткнулась лицом в подушку. Услышала бабушкины шаги и с трудом удержалась от слез. Бабушка коснулась рукой ее плеча, спросила:

— Что же ты не пошла в институт? Здорова ли?

Хафиза невнятно ответила в подушку:

— У меня голова разболелась, и я вернулась.

— Сейчас, доченька, я заварю крепкий чай, и твою головную боль как рукой снимет.

Бабушка, шаркая широкими, не по ноге, тапками, удалилась из комнаты.

Хафиза не притронулась к чаю, который принесла бабушка, И есть ничего не хотелось. Лежала неподвижно до самого вечера. Слышала, как заходила и выходила бабушка. Наверно, думала, что внучка спит. А Хафиза боялась встретиться с ней взглядом, дожидалась темноты. Думала, бабушка по ее глазам сразу же обо всем догадается…

Она снова ступала по дорожкам зоопарка. С ним рядом ступала, с Умидом. Они стояли у клетки с белыми мишками… Надо же, оказывается, в ее памяти особенно глубоко запечатлелся тот день. Она запомнила и месяц, и число, и какая была погода, и деревья, которые обступили их со всех сторон, и птиц, щебечущих в листве, и зверюшек, глазеющих на них из клетки, — когда Умид впервые поцеловал ее. Она в первый раз в жизни узнала, что это такое. Думала, Умид — это тот человек, о котором она мечтала. И она все делала ради него. Как ни уговаривали ее родители остаться в Фергане, она приехала учиться в этот город — ради Умида. Шила себе красивые платья — ради Умида. Даже смертельно усталая, была всегда весела — ради Умида. А он пренебрег всем этим, погасил охвативший ее огонь первого, такого сильного чувства, которое, наверно, и называется любовью. Он теперь никогда не вспыхнет в ней так ярко, так горячо. В ее груди до конца жизни будет дотлевать ее первая любовь. Может, ее кто-нибудь полюбит, а она будет думать о другом. «Ой, господи, лучше умереть!..»

Чтобы не растревожить бабушку, которая и так почуяла неладное, Хафиза изо всех сил сдерживала слезы. Спазмы душили ее, временами казалось, словно кто-то огромными ручищами схватил ее за горло. Она силилась отбросить эти руки и не могла. Может, она умирает? Хорошо бы, если сразу. Да, сразу. Сразу…

Хафиза приподнялась, стала лихорадочно шарить в ящике тумбочки. Наконец нашла, что искала. Руки дрожали. Разорвала пакетик, высыпала в рот таблетки. Налила в пиалу остывшего чаю и осушила ее до дна…