Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Если не затруднит, в институт селекции. Только побыстрее, пожалуйста.

— Взгляните на спидометр, Хафизахон!

— Я в нем не разбираюсь.

— Восемьдесят километров! Хо-хо-хо! Когда на моего вороного садятся красивые девушки, он медленнее не скачет — гордость не позволяет!

— Дорогу знаете? — быстро спросила Хафиза, опасаясь, что Шокасым начнет изощряться в комплиментах.

— Хафизахон! В Ташкенте нет таких закоулков, которых Шокасым бы не знал! Ваша просьба — для меня закон. За десять минут домчу вас до того института. Только держитесь покрепче, и пусть ваше сердце не трепещет от страха. Руки Шокасыма крепкие — не подведут.

— Мне сейчас все равно. Даже лучше разбиться, — вырвалось у Хафизы.

Шокасым вдруг притормознул. Хафизу качнуло вперед. Она едва не ударилась головой о лобовое стекло.

— Что вы сказали? Я не ослышался? — спросил Шокасым.

— Нет-нет… Вылетело невзначай. Думала, вы не услышите, — попыталась оправдаться Хафиза.

— Тьфу, тьфу, тьфу. Разве можно такое говорить под руку? Когда едете в машине, выкиньте все дурные мысли из головы, сестрица. А то недолго и до беды. Ф-фу, как вы меня напугали. Теперь больше пятидесяти в час давать не будем. К тому же недалеко пост автоинспекции…

— Шоферы все такие суеверные?

— Дело даже не в этом. Что я скажу Пулатджану-ака, если его дочь по моей вине попадет в аварию?.. Вы все время меня избегаете, Хафизахон. Напрасно. Я не желаю вам зла. Мы с вами живем в одной махалле. А издавна повелось, что йигиты всегда оберегают всех девушек, живущих в своей махалле. Вы уж не серчайте больше на меня. Подулись, — хватит… Я все время хотел повидаться с вами после того случая — помните? — и извиниться. Я ведь не знал, что вы… того… по-настоящему… Думал, какой-то прохвост привязался к самой красивой девушке из нашей махалли и морочит ей голову. Ведь на лице у человека не написано, хорош он или плох. И что у него вот здесь, — Шокасым постучал себя по лбу указательным пальцем, — нет дурных мыслей… Вы не обижайтесь на меня, Хафизахон. А то ваш отец, Пулатджан-ака, здорово на меня рассерчал тогда. Письмо моему отцу прислал. А я его, Пулатджана-ака, знаете как уважаю! Ведь я учился у него, когда он преподавал в нашей школе. Потом он ушел на партийную работу. Хороший у вас отец, я вам скажу… Правда, тогда я здорово злился и на него, и на вас, Хафизахон, когда мы это письмо-то получили, — засмеялся Шокасым. — Давно мне так не доставалось от отца, как в тот раз. Хуже, чем школьнику. В те времена он с себя ремень снимал, бывало, а нынче палку схватил… Зато теперь я доволен, Хафизахон. Отец заставил меня поступить на работу: видите, на каком красавце аргамаке езжу… Правда, чего греха таить, сперва ох как не хотелось идти работать: думал, дождусь осени и куда-нибудь учиться приткнусь, в институт или в техникум. А теперь спасибо говорю и вашему отцу и своему…

Хафиза задумчиво смотрела перед собой. Шокасым, уверенный, что она внимательно его слушает, говорил и говорил без умолку. Серая лента дороги стремительно летела навстречу, уносилась назад. Мысли Хафизы тоже уносились назад, в недавнее прошлое…

Вот они с Умидом ходят, взявшись за руки, по аллеям зоопарка. Она потрогала то место на щеке, которого Умид впервые коснулся своими губами. Щека начала гореть, будто к ней поднесли огарок свечи… Старалась представить себе встречу с Умидом, которая произойдет через несколько минут. Гулко забилось сердце. Сейчас Умид, увидев ее, заспешит навстречу, возьмет ее за руки и скажет: «Как я по тебе соскучился, Хафизахон. Извини, что я так долго не звонил тебе…» И она тут же поймет, что услышанное от Раано — неправда. Хафиза даже не скажет Умиду о том, что услышала от своей подруги. Его нельзя волновать — это рассеивает мысли, мешает сосредоточиться. А с Раано она, пожалуй, даже не станет разговаривать…

— Вот это вам больше идет, — заметил Шокасым, наклонившись к ней, заглядывая в лицо.

— Что именно? — Хафиза недоуменно посмотрела на него.

— Я про улыбку. Улыбка очень идет вашему лицу. Ну вот, лучше бы не говорил ничего. Вы так хорошо улыбались и вдруг опять опечалились.

Машина остановилась у подъезда института селекции. Хафиза взбежала по ступенькам.

— Мне ехать или подождать вас? — донесся вслед ей голос Шокасыма.

— Если не очень спешите, подождите немного, — сказала Хафиза и скрылась за массивной дверью.

Хафиза шла по коридору и постепенно замедляла шаги. Она вдруг поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы ее кто-нибудь здесь видел. Отворись сейчас дверь кабинета Салимхана Абиди, она бы, наверно, вылетела отсюда, как птица.

Постояв несколько секунд, Хафиза робко отворила дверь и тотчас увидела Умида. Присев на край стола, он оживленно беседовал с кем-то по телефону. «Ладно, постараюсь не задержаться… Во сколько спектакль начинается?.. Я тоже…» Увидев Хафизу, Умид машинально положил трубку в гнездо. Он растерялся. Не заспешил ей навстречу. Не взял за руки. Смотрел отчужденно, как-то сквозь нее или через ее плечо, куда-то вдаль — словно не видел стоявшей перед ним Хафизы. Он, кажется, даже забыл, что надо ответить на приветствие девушки. Или, может, не услышал его? Хафиза сама-то еле услышала свой голос:

— Здравствуйте…

Умид даже не шевельнулся, будто прилип к своему столу. И Хафиза все поняла… Она не стала ни о чем спрашивать. Зачем спрашивать, когда и так ясно. Медленно повернулась и закрыла дверь. И только в коридоре почувствовала, что кто-то взял ее за локоть, пытаясь остановить. Это был он, Умид. Они медленно пошли рядом. Умид был мрачен. Хафиза ни разу не видела его таким. Было видно, что он мучительно ищет слова и не находит их. А Хафизе они были не нужны теперь. Ей бы опереться обо что-нибудь рукой: ей казалось, что она стоит на краю пропасти. Кружилась голова, ноги стали какими-то ватными, все вокруг расплывалось. Будто не наяву все это происходило — во сне. И чтобы оторваться от этого сна, она остановилась и резко спросила:

— Значит… это правда? — Она смотрела на него в упор.

Умид потупился. Ударил кулаком одной руки о ладонь другой — это он всегда делал, когда волновался.

— Знаешь, Хафизахон… — начал было он и умолк.

Хафиза отвела взгляд.

— Да, Умид-ака, знаю… Только я никогда не думала, что вы не найдете в себе мужества сказать мне об этом.

— Все равно в моем сердце ты… самый близкий мне человек. Ты мне будешь вместо сестры…

Хафиза усмехнулась.

— Спасибо и на этом, — сказала она и торопливо пошла по коридору.

Умид последовал за ней, хотя отдавал себе отчет, что нет в мире слов, которые могли бы сейчас убедить Хафизу, что он прав и ей не в чем упрекнуть его. На языке вертелись банальные слова о времени — самом искусном врачевателе; о том, что минет срок — и Хафиза о нем забудет. Но он так и не произнес их вслух, потому что сам в это не очень-то верил.