Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Неужели он и в самом деле достоин жалости? Может, именно поэтому Елена Владимировна вчера проявила к нему внимание? Все ушли на обед, а Умид остался сидеть за своим столом. Разболелась голова, он сжал виски ладонями. В это время в комнату вошла Елена Владимировна. Он не слышал, как она открывала дверь, и продолжал сидеть, обхватив голову руками. Вздрогнул, когда она коснулась его лба прохладной ладонью.

— Вам нездоровится? Почему не идете обедать? — участливо спросила Елена Владимировна.

— Не хочется есть, — сказал Умид. — Голова побаливает.

— Это от переутомления. Вам надо побольше бывать на воздухе.

Немного погодя Елена Владимировна поставила перед ним чайник с пиалой, положила сверток с бутербродом, принесенным из дому. Сказала ласково, но твердо:

— Ешьте. Я пойду в столовую.

И ушла. Поблагодарить не успел.

Утром Умид одолжил у тетушки Чотир трешку. До четверга, В четверг дадут зарплату. Решил пройтись до гузара, чтобы купить в киоске газету. В конце улицы, которую венчала многолюдная площадь, находился мясной ларек, где торговал Сурат.

С грехом пополам закончив сельскохозяйственный институт, Сурат не поехал в район, куда посылали, а нашел способ остаться в городе и занялся торговлей. С этого он имел немалый куш — и теперь, когда встречал бывших сокурсников, на его губах всегда блуждала презрительная усмешка.

Обычно по утрам, когда Умид шел на работу, ларек Сурата был еще закрыт. А сейчас широкое окно ларька было распахнуто и над ним голубым козырьком нависала ставня. С двухколесной арбы сгружали разрубленную на части коровью тушу. Сурат, прислонившись к дверному косяку, хозяйским оком обозревал эту картину. Увидев издали Умида, он замахал ему рукой и, спрыгнув с высокого порожка, направился навстречу.

— Ничего, дружище, не огорчайся, подобное со всяким может случиться! — сказал Сурат, едва они обменялись рукопожатием.

Умид нахмурился:

— Я тебя что-то не понял…

— Да я ж об этом, — Сурат извлек из кармана газету и развернул ее.

— А что в ней?

— Да ты, вижу, еще ничего не знаешь! Здесь же тебя прославили!

Умид выхватил из руки Сурата газету, его глаза вперились в жирный черный заголовок «Последний из… феодалов».

— Что за гнусный тип это написал? — спросил Сурат, заметив, как задрожали руки Умида. — Если ты мне его покажешь, я никогда не отпущу ему хорошего мяса.

— Это я-то феодал! — воскликнул Умид, не отрывая глаз от газеты, и саркастически рассмеялся. — Сегодня я у старухи пенсионерки одолжил денег, а меня величают феодалом! Чудеса!..

— Здесь написано, что ты бил свою жену, — заметил Сурат.

То бледнея, то краснея, утирая рукой пот со лба, Умид прочитал фельетон до конца. Автор писанины изобразил Умида хулиганом, человеком с отсталыми убеждениями, с байскими замашками, который женщину и за человека не считает — в то время как женщины в нашем государстве имеют равные права с мужчинами и доблестно трудятся во всех областях народного хозяйства. Как бы мимоходом упоминалось, что этот человек ни разу не соизволил поздравить свою жену и тещу с великим Международным женским праздником Восьмое марта…

Умид свернул газету и, забыв, что она чужая, сунул в нагрудный карман пиджака.

— Твоей научной карьере это не повредит? — осведомился Сурат.

Умид отрешенно посмотрел на него, ни слова не сказав, торопливо зашагал к автобусной остановке.

Сурат минуту глядел ему вслед. Затем усмехнулся и, сплюнув сквозь зубы, поплелся к своему ларьку. Умид всегда недолюбливал его, и Сурат это чувствовал.

Умид шел быстро, погруженный в раздумья, ничего не видя перед собой. Дважды столкнулся с прохожими и проследовал дальше, забыв даже извиниться. Он отметил про себя, что всякий раз в дни, приносящие ему огорчения, ему попадаются навстречу люди, которых он не любит. Вот Сурат, например.

На Ходре у перехода Умид остановился, выжидая, пока мимо пронесется поток машин. Рядом с ним, скрежетнув тормозами, остановилась черная «Волга». Из кабины высунулся Шокасым. Поправляя на голове тюбетейку оливкового цвета, он крикнул:

— Эгей, Умид-бай, привет! Я еду в Ялангач, садитесь, отвезу вас в ваш новый замок… построенный на песке. Ха-ха-ха!..

— Спасибо. Я привык ходить пешком.

— С каких пор? Или уволили Инагамджана?

— Он меня уволил.

— Странно…

— Что странного?

— Вы читали сегодняшнюю газету?..

— Читал.

— Интересный номер, верно?

— Интересный.

Умид ждал, когда загорится зеленый свет светофора.

— В прошлом году я отвозил Хафизу в то учреждение, где вы работаете. В этой самой машине, — ухмыльнувшись, сказал Шокасым.

— Вам это зачтется на том свете…

У Шокасыма дернулась щека.

— А сколько вы зашибли на этом дельце? У тещи-то, наверно, не одно драгоценное колечко было! Или вы их все в раковину бросили?

Умид подступил к машине. Но Шокасым, захохотав, успел нажать на акселератор. В ушах Умида еще долго звучал его хохот.

Подъезжая в автобусе к институту, Умид втайне надеялся, что никто из сотрудников еще не успел прочитать фельетона. Почему-то ему было вовсе не безразлично, сегодня они прочитают или завтра. Казалось, день — не такой уж малый срок и в продолжение дня может еще много измениться: вдруг произойдет чудо и кто-нибудь, увидев шитую белыми нитками клевету, распорядится изъять из продажи все номера газеты с фельетоном.

И в самом деле, прошло полдня, а никто у него ни о чем не спрашивал. Умид стал понемногу успокаиваться, собираться с духом для предстоящих завтра разговоров.

После обеденного перерыва в лабораторию аспирантов зашел Салимхан Абиди. Он остановился посреди комнаты, раскачиваясь с каблуков на носки и обратно, и принялся рассматривать портрет Тимирязева на стене, наклоняя голову то вправо, то влево, — будто за этим только и зашел. Наконец заметил Елену Владимировну, которая сидела за столом около Умида и помогала ему составлять графическую схему. Пристально поглядев на них, Абиди чуть заметно кивнул, что, по-видимому, должно было означать приветствие, и вышел из кабинета.

— Странный он какой-то, ваш бывший тесть, — сказала Елена Владимировна. — Забывает здороваться.

— Может, ему поздороваться с вами помешал я, Елена Владимировна, — сказал Умид.

— Думаю, вы тут ни при чем. Если б хотел поздороваться только со мной, мог бы назвать меня по имени. К чему ему заноситься передо мной, не понимаю…

— А я понимаю. У него вызывают неприязнь те, кто со мной в хороших отношениях… А сегодня, по-моему, домулла зашел сюда не случайно: хочет своими глазами увидеть, насколько я потрясен ударом, нанесенным из-за угла.

Елена Владимировна откинулась на спинку стула и вопросительно посмотрела на Умида: