Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Директор пригласил его поближе к столу и, ни слова не говоря, положил перед ним распечатанный конверт.

— Прочтите, — сказал он.

Сократ-домулла развернул сложенный вдвое листок из ученической тетради, исписанный фиолетовыми чернилами, и начал читать. Рука, державшая письмо, дрожала. Он, учитель, не мог даже предположить, что на бумаге из школьной тетради, предназначенной лишь для добрых дел, можно поместить такую гнусную клевету, чернящую неповинного человека.

В письме говорилось, будто бы Сократ-домулла пьет запоем и неделями не выходит на работу, что конечно же сказывается на дисциплине и успеваемости его класса. Ученики, мол, не уважают своего учителя и смеются над ним. К тому же он вымогает у родителей деньги и за это ставит их детям хорошие отметки. И этого ему мало, говорилось в письме. Совсем недавно он собрал с учеников по рублю и пропил…

Далее доверительно сообщалось, что, несмотря на свой преклонный возраст, он, пользуясь своим влиянием на молодую учительницу, свою бывшую ученицу, совратил ее. В письме не называлось имя учительницы, но было не трудно догадаться, что имеется в виду Хабибахон. Она первый год учительствует в их школе…

— Вай-бо-о!.. — воскликнул Сократ-домулла, побледнев. — Не желаю даже в руках держать это грязное письмо! Кто это написал?

— Письмо не подписано, — сказал директор, не глядя на учителя и постукивая по столу тупым концом карандаша. — Его нам переслали из районо. И, как вы понимаете, мы не можем не отреагировать на поступивший сигнал. Придется создать комиссию…

— Да какой это сигнал?! — вскричал Сократ-домулла, всплеснув руками. — Как вы можете… Как вы можете мне не верить?

— Мы не можем вам не верить… — произнес директор и вздохнул; подумав, добавил: — И письму тоже не можем не верить. Обязаны проверить. Обя-за-ны.

Сократ-домулла взял портфель, показавшийся ему неимоверно тяжелым, и вышел из кабинета, забыв попрощаться. Проходя мимо чайханы, Сократ-домулла встретил давнего приятеля, Нигматуллу-ака, который в прошлом году вышел на пенсию и теперь вознаграждал себя частым посещением окрестных чайхан. Старик был человеком компанейским. Но на сей раз он оказался один. Сидел на сури, подобрав под себя ноги, и попивал чаек, наливая чуть-чуть на донышко пиалы. Казалось, сам процесс наливания из чайника доставлял ему неописуемое удовольствие. Он высоко поднимал при этом чайник и любовался янтарной струйкой, исходящей паром, а журчанье ее услаждало его слух.

Когда Сократ-домулла присел рядом, Нигматулла-ака налил чаю в свою пиалу и подал ему. Он давно знал Сократа-домуллу как любителя почаевничать. Они не раз рассуждали о том, что истинное наслаждение от чаепития можно испытать, если отпивать этот горьковатый душистый напиток лишь маленькими глотками. А тут Сократ-домулла залпом осушил свою пиалу и резко поставил ее на сури. Нигматулла-ака посмотрел на приятеля округлившимися глазами. Но расспрашивать ни о чем не стал. И так видно, что не в себе человек. К тому же знал: Сократ-домулла сам расскажет.

Долго сидели молча, погрузившись в раздумье, пили чай по очереди из одной пиалы. Потом Сократ-домулла начал рассказывать о своем несчастье.

Слушая, Нигматулла-ака сокрушенно качал головой и цокал языком, дивясь, что такой не сделавший никому вреда человек и тот не смог спастись от дурной молвы. Особенно его огорчало, что в такой беде и помочь-то ничем нельзя. Разве только добрым словом. Он посоветовал приятелю быть выше этих низких разговоров и презирать людей, которые питают к нему зависть. «А грязь от тебя сама отстанет», — сказал он.

Приятели жили по соседству. Они встали и направились на свою улицу. Миновали гузар, перешли мост. Они так увлеклись разговором, что не замечали махаллинцев, которые, здороваясь, проходили мимо, а потом обиженно оглядывались.

— Тебе легко советовать быть мужественным! — ворчал Сократ-домулла. — А мне каково? На меня выплеснули ушат помоев!..

Он резко толкнул калитку и ступил во двор. Нигматулла-ака последовал за ним, поскольку не выговорил всего, что собирался сказать.

— Я говорю о таком мужестве, когда человек не слепнет от горя, от отчаяния! Чтобы каждый свой шаг хорошенько продумывать… Вот сейчас, к примеру, переходя улицу, ты, поглощенный своими горестями, забыл посмотреть по сторонам — и тебя чуть не сбила машина. Но ты даже и этого не заметил! На твое счастье, шофер оказался проворным…

— Уж лучше бы он был раззявой! Говорят же, смерть лучше позора!..

— Что ты говоришь, приятель! Позор — тогда позор, когда человек себя на самом деле опозорил! А ты, признайся-ка, имел что-нибудь с той учительницей?

— Ну что ты, друг! Как не стыдно у меня об этом спрашивать?.. Приходила ко мне несколько раз, как к своему наставнику. Из уважения приходила. Мы с ней о нашей литературе говорили, об искусстве, о том, какой шаг свершила наука, если сравнить с теми временами, когда я был в ее возрасте. И о многом другом говорили…

— Ясно! Ясно… — перебил его Нигматулла-ака и, когда сели на айване на постланном подле стенки матраце, спросил: — А приходилось ли выпивать и после этого не выходить на работу?

— Зачем говоришь глупости? — с раздражением произнес Сократ-домулла. — Больше ста граммов в рот никогда не брал. И то на свадьбе если. В последний раз мы с тобой вместе на свадьбе Мурадджана были. Сам видел, сколько я там выпил… Но вот после свадьбы я занемог: простудился или другое что, в поясницу вступило — две недели и провалялся… И тогда Хабибахон навещала, спасибо девушке. Придет, бывало, обед подогреет, к постели подаст. Как за отцом ухаживала…

— Так-так… А собирал у детей деньги?

— Собирал. Что было, то было, отпираться не стану. По рублю собирал. В Театр юного зрителя водил.

— Ну, вот и все! — улыбнулся Нигматулла-ака. — Главные козыри своих недоброжелателей ты покрыл. Что еще коробит твою совесть?

— Сам-то я знаю, что совесть моя без пятнышка! Да люди… Люди что подумают?

Всю ночь Сократ-домулла не сомкнул глаз.

А наутро, не позавтракав, отправился в школу. Боясь по дороге встретить коллег, он шел переулками и через маленькую калитку в дувале проник в школьный сад. Здесь подождал, пока прозвенит звонок, чтобы зайти в класс, минуя учительскую. Но едва вошел в подъезд, встретил Хабибахон, пересекающую фойе с классным журналом под мышкой. Она еле заметно кивнула ему, зардевшись вся, и, низко наклонив голову, ускорила шаги. Видимо, директор уже имел и с ней беседу.

Большого напряжения душевных сил стоило Сократу-домулле провести урок. Как и всегда, часть ребятишек слушала его объяснения внимательно. Другие переговаривались, украдкой посмеивались. Теперь если даже у ребят был другой повод для смеха, Сократу-домулле казалось, что они все еще говорят о той карикатуре в стенной газете, потому и смеются.